"Александр Александрович Фадеев. Разлив" - читать интересную книгу автора

Он пел всю дорогу какие-то необычные песни и часто кричал без видимых
причин. Любил человек звук своего голоса.
- Чем же интересуешься?
- Собой... зверем... тайгой...
- А людьми?..
- Мало. Разве вот бабами. - И он захохотал бескручинно-широким,
разливистым хохотом.
- Зря, - солидно заметил Харитон, - политика не мешает бабе.
- А баба политике мешает. Только я не потому, а так... Если драться
будете, буду там, где ты.
- Молодец, - похвалил Харитон отечески. - Я уж дрался, жаль, тебя не
было.
Они с трудом переправились через Сыдагоу и вышли в долину верст на
тридцать ниже прежней стоянки таксатора. В Боголюбовской перемычке
образовался гигантский затор, и вся верхняя падь превратилась в бушующее
озеро, по которому плавали корейские фанзы и чьи-то белые шаровары на черных
обломках, казавшиеся издали парой лебедей.
У берега в густых карчах запуталась выдолбленная душегубка.
- Это нашему козырю в масть, - обрадовался Антон.
Они вытащили лодку на берег и, смастерив кинжалами весла, в один день
спустились по мятежной Улахэ в Сандагоу.
Вечер был праздничный. Переодевшись и закусив, оба ввалились к девчатам
у солдатки Василисы, наполнив избу здоровым молодым хохотом.


3

На вечерке танцевали парни с девчатами польку. Дробно отстукивали
большими сапогами чечетку, а у девчат юбки, длинные и широкие, так и плавали
по избе.
У солдатки Василисы на постоялом дворе - три отделения. Одно - кухня
для стряпни, другое - для постояльцев отдельные комнатки, а третье - для
вечерок. С дождями таксатор перебрался во второе. Рабочие остались в
палатках. Таксатор был молодой, но до девок труслив. Примостился на вечерке
в углу, даже рот раскрыл, и текли по рыжей бородке слюни.
У Дегтярева глаз голубой, как далекие сопки, а у Кислого - серый и
напористый, как вода. "Который? - подумала Марина, и где-то екнуло: -
Дегтярев..." Стрельнула глазом влево и вправо, а Дегтярев уж рядом. Щека
давно не брита - колется, и от волос кедровой смолой пахнет.
- Мотри, Харитон-то побьет, - шепнула.
- Не побьет, мы с ним приятели.
- Мельника побил...
- Мельника - не за тебя, за политику.
- И за меня тоже...
Сказала немного с гордостью, и Антон удивился.
Кислый драться был неохоч. Смотрел на них мельком, в танце, уголками
глаз, и было ему обидно. Обидно было потому, что рус у Марины волос и румяны
щеки, и потому еще, что сам он здоров и в летах, и три года из-за нее к
девкам не ходил, хоть и тянуло. И только сейчас стало обидно еще за то, что
Дегтярев в тайге сказал: "Сытый голодного не разумеет".