"Авраам Иехошуа. Любовник" - читать интересную книгу автора

болтались на спине. У него были тонкие руки, а пальцы вечно в мелу. И именно
его убили. А мы-то волновались за нашего учителя физкультуры, который во
время войны забегал иногда в школу в военной форме с капитанскими погонами.
Прямо кинозвезда с настоящим пистолетом, этот пистолет сводил с ума всех
наших мальчишек. Вот ведь молодчина, в самый разгар войны находит время
зайти в школу, чтобы успокоить нас и учительниц, не чающих в нем души. Стоит
во дворе, окруженный плотной толпой, и рассказывает всякие истории. Мы
просто гордились им, а про учителя математики совсем позабыли. Он исчез в
первый же день войны, и только за два дня до прекращения боевых действий в
класс внезапно вошел Шварци, велел всем встать и сказал со строгим
выражением лица:
- Ученики, я должен сообщить вам печальное известие: наш любимый
товарищ, учитель Хаим Недава, убит на Голанских высотах во второй день
войны, двенадцатого числа месяца тишри. Почтим его память молчанием.
Все сделали грустные лица, и он продержал нас так, стоя, в молчании,
минуты три, чтобы мы думали только о погибшем, а потом усталым движением
руки позволил нам сесть, сердясь на нас, словно это мы виноваты, и пошел
"почтить память" в другой класс. Нельзя сказать, чтобы мы сразу же сделались
по-настоящему грустными, ведь невозможно так вот вдруг опечалиться из-за
смерти учителя, но какое-то потрясение мы все-таки испытали: подумать
только, совсем недавно он стоял живой у доски, терпеливо писал бесконечные
примеры, тысячу раз объяснял одно и то же. Честное слово, лишь благодаря ему
я получила "очень хорошо" в табеле в прошлом году, потому что он никогда не
раздражался, всегда объяснял материал с ангельским терпением. Стоит
кому-нибудь из учителей повысить голос или побыстрей заговорить, объясняя
материал по математике, как я совершенно отключаюсь и тупею до того, что не
могу сложить два и два. Он всегда вселял в меня спокойствие, правда, был
ужасно нудным, можно было умереть от скуки, иногда мы просто засыпали на его
уроках, но сквозь дрему, через облако мела, летающего возле доски, формулы
проникали в мой мозг.
А теперь он сам превратился в летающее облако...
Шварци, конечно, использовал его смерть в педагогических целях. Он
заставил нас написать о нем сочинения, собрать их в альбом и преподнести его
жене на вечере, который он организовал в память о погибшем. Ученики девятого
и десятого классов, в которых он преподавал, теснились в последних рядах,
середина зала пустовала, а первые ряды заняли учителя, члены его семьи и его
друзья, прибыл даже учитель физкультуры, еще в форме и с пистолетом за
поясом, хотя уже давно наступило перемирие. А я сидела на сцене, потому что
читала наизусть, и, ей-Богу, с большим чувством прочла два стихотворения,
предназначенные для подобных случаев: "Смотри, Земля, сколь расточительны мы
были" и "Вот лежат наши тела в длинном ряду". А между этими двумя
стихотворениями Шварци выдал высокопарную и витиеватую речь, говорил о
погибшем так, будто тот был какой-то особенной, необыкновенной личностью,
которую он втайне боготворил.
Потом все прошествовали к медной мемориальной доске, которую прибили у
входа в физическую лабораторию. И там тоже кто-то держал речь. Но мы уже не
слышали, потому что удрали через черный ход.
Этот Шварци очень шустрый. В стране еще не успели отслужить панихиды по
убитым, а он уже покончил с поминовением.
А мы постепенно забыли не только учителя математики, но и саму