"Евгений Евтушенко. Ягодные места" - читать интересную книгу автора

в зиминском железнодорожном клубе, была донором. От нее у космонавта только
и осталось что подаренные ею, вырезанные из бесконечно рвавшихся кинопленок
кадры с Любовью Орловой, Мариной Ладыниной, Борисом Бабочкиным, Николаем
Крючковым и с иностранной артисткой, игравшей леди Гамильтон... Мать
космонавта, слишком часто давая кровь для раненых, сильно слабела. Ей стали
переливать чужую кровь, но было уже поздно. Мальчика взял к себе в дом
вернувшийся с войны дядя, став ему вместо отца. Дядя, если и отшлепывал
иногда под горячую руку трех своих дочек, никогда не трогал мальчика. Он был
водителем грузовика. С горючим тогда было плохо, но дядин грузовик ходил на
чурках. И мальчик часто тянул изо всех детских силенок свою сторону
двуручной пилы, а затем накалывал чурки вместе с дядей. Дядя объяснял
мальчику все о машине, тыкая промасленным пальцем во внутренности мотора,
давал поводить грузовик по таежным дорогам. Как-то дядя сильно подвыпил на
одной гостеприимной заимке и, поклевывая носом, свел машину на обочину,
чтобы вздремнуть. Проснувшись, он обнаружил, что грузовик стоит как
вкопанный у ворот его дома, а за рулем - двенадцатилетний племяш, или, как
он его называл, "сына"... Забывая о своем возрасте, дядя держал голубятню,
наполненную воркованием, хлопаньем крыльев, запахом помета, и они вместе с
племяшом гоняли голубей, размахивая шестами на крыше и свища, как
соловьи-разбойники. Глядя, как теплый трепыхающийся комочек жизни круто
уходит в небо, мальчик тоже хотел взлететь вслед за ним. Уловив однажды его
восторженно-завидующий взгляд, каким он, задрав голову, следил за свободным
кувырканием сизарей в облаках, дядя блеснул глазом-алмазом и хлопнул
мальчика по плечу тяжелой, но ласковой рукой:
- А ты, однако, летчиком будешь, сына...
Откуда он мог знать, что его "сына" станет не только летчиком, но и
космонавтом. Тогда такого слова никто в Зиме не знал, даже дядя... Дядя,
неисправимый голубятник, был и женолюбом неисправимым. По его рассказам,
однажды он за это чуть не поплатился жизнью. Перед самым концом войны,
оказавшись на постое у белокурой немецкой вдовушки, дядя не пренебрег ее
прелестями. Но у вдовушки, безутешно оплакивавшей мужа, погибшего под
Сталинградом, была мания: она упрашивала дядю каждый вечер на ужин надевать
унтер-офицерский мундир ее незабвенного Пауля. Дядя, артист в душе, оказывал
снисхождение к женской сентиментальности и, посмеиваясь, влезал в мундир.
Дядя шоферил на штабном "виллисе". Однажды, вызывая его по срочному делу, в
дверь без стука ввалились наши офицеры. За столом они застали семейную
идиллию в виде разрумянившейся от кирша вдовушки и немецкого унтера в полной
форме. Пистолеты были уже выхвачены, и плохо было бы дело, если бы не
энциклопедическое знание особых русских выражений, для немецкого унтера
непредставимое. Вернувшись с войны и весело покаявшись перед женой, не
очень-то весело воспринявшей эти покаяния, дядя отдал короткую дань тихой
семейной жизни. Он был нежным отцом трех дочерей и жену свою любил, но
по-своему. Дядя считал, что семейная верность есть признак мужской серости,
и опуститься до такой серости не мог. Одним из предметов приложения его
неисчерпаемых сил оказалась новая заведующая райсберкассой, поразившая
дядино воображение недоступностью взгляда из-под очков, казавшихся
неотъемлемой частью ее юного, но каменного лица. Впоследствии дядя,
поблескивая глазом-алмазом, говорил: "Женщина в очках - это две женщины".
"Райсберкасса" пала под фронтовым натиском. И тут дядя дал слабину - он
привязался. К маленьким быстрым грехам дяди жена полупривыкла. Но этот грех