"Евгений Евтушенко. Ягодные места" - читать интересную книгу автора

сжимая в руках непрочитанные машинописные листочки, и неостановимо плакал,
как ребенок...
Это было давно, и этого можно было бы не вспоминать, но, чтобы понять
цену улыбки Гагарина, надо знать, что она не всегда ему была легка.
Космонавт, его ученик и друг, долго ждал своей очереди в космос. Среди
космонавтов были и те, кто суетились, интриговали. Но из интриганов, как
правило, настоящие космонавты не получаются. Космонавт ждал, потихоньку
старел. Волосы его заметно поредели, как и у того поэта, с которым они
подружились после этого несостоявшегося выступления. Над женой космонавта
подтрунивали подруги: "Когда твой-то полетит? Когда дедушкой станет?" Но
космонавт не завидовал тем, кто уже слетал в космос, не скрежетал зубами, не
стонал по ночам от недополученной славы. Ожидание полета сделало его не
хуже, а лучше. Он много читал. Открыл для себя Достоевского, который раньше
казался ему запутанным, неприятным. Задумался: а почему, собственно,
литература должна быть приятной? Разве она - развлечение? Когда ему снова
сказали: "Ну, ты - следующий..." - не совсем поверил, потому что дублером
был много раз. Но, как всегда, серьезно подготовился и вошел в корабль
спокойным, ибо все волнения в нем почти перегорели. Когда впервые увидел
Землю маленькой, подумал: "Хорошо, что не полетел раньше, - сейчас полетел
вовремя". Конечно, задачу он выполнил бы и тогда. Но вряд ли тогда думал бы
о чем-нибудь, кроме задачи. А сейчас - думалось.
Космонавт взглянул в настенное зеркальце и непроизвольно стал изучать
свое лицо, будто лицо совсем другого человека, с которым ему придется многие
дни быть наедине. Знакомые и в то же время незнакомые глаза, еще не совсем
верящие, что летят так высоко, и уже к этому привыкшие. Несколько
напряженные, деловые, думающие, чуть грустные. Правая бровь с подпалинкой -
это от недавнего костра у подмосковной реки. Вот чего недоставало в
космосе - запахов! А там был запах смолистых сучьев. Горячая шершавость
печеных картофелин, перекидываемых с ладони на ладонь. Хруст свежего огурца
на зубах. Один из тех прекрасных разговоров ни о чем, который бывает
разговором обо всем, когда рядом друзья, а не случайные люди. Друзья знали,
что он вскоре должен лететь. Но об этом не говорили - между космонавтами не
принято.
В космонавтском зеркальце проступили чуть шукшинские, как у многих
сибиряков, скулы. Зубы были белыми и крепкими, наверное, от "серы" - жвачки
из лиственной смолы. Космонавт прихватил в полет обернутый в целлофан слиток
серы, присланный ему из Сибири со станции Зима дядей, и прищелкивал серой в
космосе с ощущением маленькой счастливой крамолы, ибо сера была
строго-настрого запрещена в детстве на уроках, а перед полетом врачи долго
дискутировали по поводу последствий обильного слюновыделения. Станция Зима
стала сейчас невидимой точкой на крошечном земном шаре, но именно с нее
начался для него земной шар, началось человечество.
Космонавт отца своего не помнил - он был убит перед самым концом войны
где-то под Берлином, когда будущему космонавту было всего пять лет, но он
уже собирал колоски в холщовую суму, ступая босыми ногами по колкому жнивью.
После детей птицы на жнивье не садились - не оставалось ни зернышка. От
хождения босиком по утренней росе ноги были в цыпках, в гнойных нарывах. До
сих пор на ногах космонавта, чуть выше щиколоток, остались следы от этих
нарывов - круглые, блестящие, как медные монетки, пятнышки - крохотные
детские медали Великой Отечественной. Мать космонавта работала киномехаником