"Иван Иванович Евсеенко. Седьмая картина " - читать интересную книгу автора

было столько изящной отточености, что Василий Николаевич невольно
залюбовался им и удивился, откуда в России могут быть такие молодые люди.
- Пересчитайте! - попросил Василия Николаевича Вениамин Карлович.
Ну уж до этого Василий Николаевич опуститься не мог. Это было бы совсем
уж унизительным и позорным - уподобиться сейчас какому-либо заштатному
бухгалтеру, который подозревает в обмане, а то и в воровстве, каждого своего
клиента и прилюдно пересчитывает несчастные эти рубли и копейки.
- Я вам верю, - с улыбкой, но и с уважением к самому себе отверг
просьбу Вениамина Карловича Василий Николаевич.
- Мы вам тоже, - кажется, остался тот очень доволен его поведением.
Сделка была закончена, завершена, и Вениамин Карлович, проявляя особую
деликатность, не стал больше томить Василия Николаевича пустыми,
необязательными разговорами (а ведь именно этого тот и опасался). Он
поднялся из-за стола, протянул Василию Николаевичу красивую свою, украшенную
дорогими перстнями руку и распрощался:
- Работайте. Мы наведаемся через год.
Василий Николаевич хотел было заверить Вениамина Карловича, что
наведаться или хотя бы позвонить можно и пораньше, месяцев через пять-шесть,
ведь он если вдохновится, то работает, считай, круглые сутки и за полгода
картину напишет. Но потом Василий Николаевич все же сдержался, посчитав
подобный порыв, похожий на хвастовство, излишним и опасным. После,
легкомысленно оговоренные, эти шесть месяцев будут постоянно довлеть над
ним, сковывая вдохновение и мешая работе. Василий Николаевич молча и
сдержанно пожал Вениамину Карловичу руку, попутно с удивлением для себя
заметив, что его собственная рука какая-то слишком уж корявая и
по-крестьянски узловатая, с навсегда въевшейся под ногтями краской. Он на
мгновение застыдился ее, хотя, казалось бы, чего же тут стыдиться: у
художника, у работника рука и должна быть именно такой - узловатой и
по-крестьянски крепкой. Не перстнями же ее, в самом-то деле, украшать!
Но настроение у Василия Николаевича едва было не испортилось (а оно
всегда у него портилось и менялось под впечатлением какого-либо случайного
минутного образа), едва не настигла его так надоевшая ему за последние годы
депрессия, упадок сил и уныние. Его спасло лишь то, что гости уже ушли, что
шаги их на лестнице быстро удалились, а потом и вовсе затихли; где-то на
улице негромко хлопнула дверца машины, зашуршали по асфальту колеса,
последние шумы растаяли за поворотом улицы, и в мастерской Василия
Николаевича установилась так любимая им абсолютная тишина. Он оглянулся на
стол, где лежали настоящие горы, пирамиды новеньких, ни разу еще не бывших в
употреблении долларов, широко и свободно улыбнулся - и его вдруг охватила
неуемная жажда деятельности, движения и поступков.
Первым делом Василий Николаевич отправился домой и позвонил в квартиру
соседа-обойщика.
- Платон Платонович, - решил он с ходу осчастливить его. - Должок хочу
вернуть.
- Да что вы, что вы! - искренне застеснялся Платон Платонович, человек
в общем-то покладистый, терпеливый. - Мне не к спеху.
- Берите, пока есть, - совсем уж развеселился и рассмеялся Василий
Николаевич.
- Разбогатели? - в тон ему спросил-ответил Платон Платонович.
- Немножко, - по-свойски, по-соседски подмигнул Василий Николаевич и,