"Иван Иванович Евсеенко. Паломник " - читать интересную книгу автора

хотел было сказать Марье Николаевне что-нибудь утешительное, дать еще раз
обещание в поездке долго не задерживаться, а помолившись, немедленно ехать
домой, потому как ему одному тоже не больно весело. Но, поглядев, что
кошелка уже полным-полна по самые дужки, он ничего этого не сказал, а
наконец подал голос и запротивился, но не столько против скарба, который,
может, и действительно весь необходим ему будет в дороге, а против любимой
этой кошелки Марьи Николаевны:
- Мне бы лучше мешочек какой, чтоб руки были свободны.
Марья Николаевна на минуту даже обиделась на него за такое небрежение к
праздничной ее, выходной кошелке, с которой ходила только на базар, а по
дому пользовалась старенькой, поношенной, и от обиды укорила Николая
Петровича:
- С мешками только нищие ходят!
Но потом послушно пошла искать требуемый мешок, согласившись с Николаем
Петровичем, что в поездке ему так действительно будет удобней, руки не
связаны. По дороге она, правда, посожалела, что года три тому назад они зря
отказались от вещмешка, который оставлял в доме сын, Володька. Тогда этот
мешок им был без надобности: здоровенный, для их стариковской силы уже
неподъемный, с множеством всяких карманов, клапанов и шнуровок, да к тому же
еще и слишком броского ярко-синего цвета. А нынче он и пригодился бы... Но и
тот мешок, что принесла Марья Николаевна, был, по понятиям Николая
Петровича, ничуть не хуже: без карманов, конечно, и шнуровок, из
обыкновенной густой мешковины, но зато как раз по росту и силе Николая
Петровича. Его лишь надо было маленько оборудовать, приспособить под рюкзак.
Но дело это нехитрое, хорошо знакомое Николаю Петровичу еще с пастушьих, а
после с военных времен. Он сходил во двор, отыскал там два камушка-голыша,
аккуратно заложил их в уголки мешка и повязал двумя лямками, на которые
Марья Николаевна не пожалела поясов от своих стареньких, но вполне еще
носких халатов. Потом они стали перекладывать из кошелки в мешок скарб, и
тут Николай Петрович самолично пересортировал его, оставив лишь самое
необходимое: пару белья, две запасные верхние рубашки да зингеровскую
опасную бритву, единственный свой военный трофей, с помазком и кусочком
мыла. Марья Николаевна к его пересортице отнеслась ревниво, но он
заупрямился и опять едва не обидел ее:
- Не на год еду!
Марья Николаевна это упрямство, которому Николай Петрович иной раз и
сам был не рад, хорошо знала, пообвыклась к нему. Уж если Николай Петрович
чего захочет, во что уверует, так никакими словами его не пересилишь - надо
уступать, иначе дело до скандала может дойти, до размолвки. Марья Николаевна
и уступала. Вернее, принимала вид, что уступает, а потом все совершала
по-своему, и выходило, что она права, а Николай Петрович не прав. Малость
поостыв, он всегда с ней соглашался, а случалось, так и просил прощения.
Марья Николаевна и сейчас пошла на хитрость: все отложенные Николаем
Петровичем вещи спрятала назад в шифоньер, но тут же принесла пластмассовую
коробочку, в которой хранила швейные свои сокровища.
- Нитку-то хоть с иголкой возьмешь? - с укором спросила она Николая
Петровича.
- Нитку-иголку возьму, - пошел на уступку Николай Петрович, сразу
согласившись, что тут уж Марья Николаевна не ошиблась: нитка-иголка ему в
поездке необходима, вдруг оторвется пуговица или, не дай Бог, прохудится где