"Ганс Гейнц Эверс. Из дневника померанцевого дерева" - читать интересную книгу автора

правом следует считать действительностью эту мысль, чем изменяемую,
преходящую материю?
Что касается далее нас, людей, уважаемый доктор, то и мы, конечно,
такая же материя, как и все окружающее нас. Каждый химик легко скажет, из
скольких процентов кислорода, азота, водорода и т. д. мы состоим. Но если в
нас обнаруживается мысль, то какое право имеем мы утверждать, что она не
должна обнаруживаться в другой материи?
Я постоянно употребляю выражение "мысль". Это делаю я на том основании,
уважаемый доктор, что слово это мне лично кажется наиболее подходящим для
того понятия, которое я имею в виду. Подобно тому, как в различных языках
существуют различнейшие слова для определения одного и того же предмета,
подобно тому, как одну и ту же часть лица итальянец называет "Ьосса",
англичанин "mouth", француз "bouche", немец "Mund", точно так же и различные
науки и искусства имеют особые выражения для одного и того же понятия. То,
что я называю "мыслью", теософ мог бы назвать "божеством", мистик - "душою",
врач - "сознанием". Вы, уважаемый доктор, вероятно, избрали бы слово
"психика". Но вы должны согласиться со мной, что это понятие, как его ни
называй, представляет собою нечто первичное, единственно истинное.
Но если это безграничное понятие, которое имеет все свойства,
приписываемые теологами Божеству, т.е. бесконечность, вечность и т.д.,
открывается в нашем мозгу, то почему не разрешить ему проявляться и в других
предметах с таким же удобством? По крайней мере я могу представить гораздо
более приятное местопребывание для него, чем мозг многих людей.
Все это, в общем, не есть что-либо новое. Ведь верили же миллиарды
людей во все времена (да и теперь еще верят), что животные тоже имеют душу.
Учение Будды, например, признает даже переселение душ. Что же мешает нам
сделать еще один шаг далее и признать душу у источников, деревьев, скал, как
это делалось (хотя, быть может, только из эстетически-поэтических оснований)
в древней Элладе? Я верю, что пришло время, когда человеческий разум доходит
до такой степени развития, что становится способным познавать души иных
органических существ.
Я уже говорил вам о моих стихотворениях, которые я читал Эми Стенгоп и
которые полковник назвал "ужасным безумством". Может быть, они в самом деле
заслуживают такого определения - я не могу судить об этом. Но так или иначе
они представляют собою попытку - правда, очень слабую - изобразить
человеческим языком души некоторых растений.
Отчего эвкалиптовое дерево внушает художнику мысль о голых женских
руках, распростертых для страстного объятия? Почему асфоделии невольно
напоминают нам о смерти? Почему глицинии вызывают у нас образ белокурой
дочки пастора, а орхидеи наводят на мысль о черных мессах и дьявольских
шабашах?
Потому что в каждом из этих цветов и деревьев живет мысль об этом.
Неужели вы считаете простым совпадением, что у всех народов мира роза
служит символом любви, а фиалка олицетворяет скромность? Есть сотни
маленьких душистых цветов, которые цветут так же скромно и так же прячутся в
укромных местах, как фиалка, однако ни один из них не производит на нас
такого впечатления. Сорвав фиалку, мы непременно сейчас же инстинктивно
подумаем: скромность! И следует заметить, что это странное ощущение исходит
вовсе не от того, что мы считаем характернейшим для данного цветка: не от ее
запаха. Если мы возьмем флакон "Vera violetta", запах которого так обманчив,