"Александр Этерман. Драма, жанр (Эссе)" - читать интересную книгу автора

говорить не о том, что было, а о том, что могло бы быть, будучи возможно в
силу вероятности или необходимости. Ибо историк и поэт различаются не тем,
что один пишет стихами, а другой прозой (ведь и Геродота можно переложить в
стихи, но сочинение его все равно останется историей, в стихах ли, в прозе
ли)... Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории, ибо поэзия больше
говорит об общем, история ? о единичном... Итак, отсюда ясно, что сочинитель
должен быть сочинителем не столько стихов, сколько сказаний: ведь сочинитель
он постольку, поскольку подражает, а подражает он действиям''. Или (дабы
исключить само предположение о том, что самая философичная из наук может
породить поэзию): ''[На самом деле] между Гомером и Эмпедоклом ничего нет
общего, кроме метра, и поэтому одного по справедливости можно назвать
поэтом, а другого скорее природоведом, чем поэтом''. Итак, даже такое
превосходное сочинение как ''О природе вещей'', по мнению Аристотеля,
напрасно написана стихами. Напрасно Ломоносов агитирует фаворита Елизаветы
за химию (''Неверно о стекле те думают, Шувалов,/ Которые стекло чтут ниже
минералов''), а Мандельштам Ламарка за Дарвина или наоборот (''Мы прошли
разряды насекомых/ С наливными рюмочками глаз'') ? под определение поэзии ?
говорить не о том, что было, а о том, что могло бы быть, ? все это не
подходит.
Сражаясь во имя всей этой эстетики Аристотель сам себе противоречит, в
частности, разрешая трагедии отклоняться от героической парадигмы ? лишь бы
она осталась поэзией: ''Что в комедии это так, уже не вызывает сомнений:
[здесь поэты], составив сказание по [законам] вероятности, дают [действующим
лицам] произвольные имена, а не пишут, как ямбографы, [карикатуры] на
отдельных лиц. В трагедиях же придерживаются имен, действительно бывших, ибо
убедительно бывает [только] возможное, а мы сомневаемся в возможности того,
чего не было, и воочию видим возможность того, что было: ведь быдь оно
невозможным, его бы и не было. Да и в некоторых трагедиях бывает одно-два
имени известных, а прочие вымышлены; а в иных [даже] ни одного [известного],
как, например, в ''Цветке'' Агафона, где одинаково вымышлены и события, и
имена, а все же он имеет успех. Следовательно, не нужно во что бы то ни
стало гнаться за традиционными сказаниями, вокруг которых строятся
трагедии''. В этой цитате из ''Поэтики'' Вавилонская башня противоречий,
несомненно, осознанных автором, начиная с того, что
возможность=правдоподобность потребна лишь в трагедии, а не в комедии,
кончая тем, что и в трагедии без нее, то есть без прямых доказательств того,
что ''герои лучше нас'', можно обойтись, однако за ней ? цитатой ? стоит
дивное диалектическое открытие, сделанное Аристотелем по ходу дела, то есть
сочинительства, и заключающееся в том, что суть поэзии вовсе не формальна,
а, напротив, состоит в эстетическом формализме, сейчас выясним, каком
именно, и, кроме того, деление на жанры ? от лукавого, вернее для
постановщика и актера.
Далее Стагирит пишет: ''Достоинство речи ? быть ясным и не быть
низким''. Честно говоря, этим он должен был начать и кончить свою
''Поэтику'' и, наверное, так бы и поступил, если бы придумал эту фразу
заранее, составляя план трактата. Вместо этого он начал с классификаций,
представлявшихся ему естественными, позволил сочинению эволюционизировать по
мере написания и набрел на кульминацию случайно, слишком поздно, когда жаль
было выбрасывать сделанное и одновременно невозможно следовать плану. Так он
бросил задуманную им теорию катарсиса (быть может, сохранил ее для иного