"Александр Этерман. Роза ветров" - читать интересную книгу автора

Самое нейтральное заглавие, поскольку Адсон как повествователь стоит
особняком от других героев. Но в наших издательствах не любят имен
собственных...
Заглавие ''Имя розы'' возникло почти случайно (это мы выделили, А.Э.) и
подошло мне, потому что роза как символическая фигура до того насыщена
смыслами, что смысла у нее почти нет: роза мистическая, и роза нежная жила
не дольше розы, война Алой и Белой розы, роза есть роза есть роза есть роза,
розенкрейцеры, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет...
Название, как и задумано, дезориентирует читателя... Даже если он доберется
до подразумеваемых номиналистских толкований последней фразы, он все равно
придет к этому в самом конце, успев сделать массу других предположений.
Название должно запутывать мысли, а не дисциплинировать их."
Оба рассуждения о названиях выглядят, как бы это помягче, изрядно
пересекающимися. И не только потому, что у Эко "Отец Горио", а в "М. Г." -
"Блеск и нищета куртизанок", "Красное и черное" и там, и там, а тремя
мушкетерами в "М. Г." именуется "тройка адьютантов и сподвижников Воланда",
причем четвертый, недостающий, "восстанавливается" в лице преобразившегося
Фагота-Коровьева, а отсутствие "Королевы Марго" в обоих списках просто
вопиет! Нет, не в этом дело. Дело в том, что оба рассуждения выдают
трогательную заботу о том, чтобы роман был назван как следует, как подобает,
что ему, вообще говоря, вовсе не гарантировано. Но какой роман?
То, что создателей "М. Г." заботит смысл названия булгаковского романа,
понятно - они его-то и выводят на чистую воду. Но что тревожит Умберто Эко?
Ведь он своему роману, в конце концов, хозяин. И если уж ему не дали назвать
его "Адсон из Мелька" (Кто не дал? Пушкин? Ух, сомневаемся мы...), то почему
не "Монастырский дуб" или "Львиный ров" - и сколько угодно средневековых
цитат для обоснования выбора?
Начнем, все-таки, с "Мастера и Маргариты". Убедительнейшим образом
продемонстрировав, что этим названием Булгаков недвусмысленно отсылает нас к
"Фаусту", М.К. и З.Б.-С. на достигнутом не остановились. Доказав полное
внутреннее тождество всех главных героев романа мужского пола, - Мастера,
Иешуа и Воланда - они сделали поистине судьбоносный вывод: "Фауст" он и есть
"Фауст", но не Гете, а Гуно. То есть: "литература есть знак неудачи", точнее
- неразделенной любви Булгакова к театру, своего рода компенсация. И, хотя,
как было установлено, сам роман представляет собой парад русской литературы
от Пушкина до Чехова (почему и до какой степени так - см. ниже), название у
него не литературное, а театральное - чуть только не "Театральный роман".
Полностью разделяя этот последний вывод, спросим-таки, а почему это так
важно? И вообще...
Дело в том, что по сути дела роман должен был называться иначе. Мы
имеем в виду вовсе не рабочее "Консультант с копытом", - название, данное
Булгаковым раннему варианту романа - которое, на наш взгляд, из той же
серии, что "Аббатство преступлений" - название досемиотического периода.
Речь о другом.
Беседуя с Иванушкой в сумасшедшем доме, Мастер говорит:
"Пилат летел к концу, к концу, и я уже знал, что последними словами
романа будут: "...Пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат".
Обратите внимание - не роман летел к концу, а Пилат, если это, вообще,
не одно и то же. Что же до пресловутой "последней фразы", то она, как и
предполагал Мастер, многократно встала на свое место. Ею завершается как