"Александр Этерман. Мандарин" - читать интересную книгу автора

надолго, как атавизм. Впрочем, жаловаться не стоит - Н. приобрел вкус к
возне с землей, вернее, позыв, поскольку земли у него не было, зато такой
сильный, что время от времени он подходил к одному из горшков и начинал
разминать пальцами комки чернозема. Наверное, именно тогда до Н. впервые
воочию дошло, что делает с комком земли вода, - твердый как камень, он
становится хрупким и раскалывается от собственной тяжести, потом мягчает и
начинает напоминать навоз. Н. пришло в голову купить дом, неважно где,
скорее всего именно в городе, но обязательно с куском земли. Это выражение,
едва ли не двойственное от природы, сослужило ему дурную службу. Началось с
того, что Н. начал посматривать по сторонам во время прогулок по городу,
которых, когда он вошел во вкус, стало много больше одной в день, исподтишка
разглядывая дома, на фронтонах которых значилось "предлагается купить", чего
в те времена было предостаточно. Иногда он обходил такие дома кругом и даже
заходил во двор. Со временем он начал наведываться в конторы торговцев
недвижимостью, быстро смекнувших, что ему требуется. Н. хотел участок земли,
- ну, так ему стали предлагать дворцы, окруженные парками, в которых росли
вековые деревья, - каждый из которых стоил целого состояния, кстати сказать,
Н. знал, что их сколько угодно в Лондоне, но даже не подозревал, что в ХVIII
столетии нечто в том же духе строили в Париже, - новомодные особняки обвитые
колоннами, спланированные безвестным гением с таким расчетом, чтобы они
лишились национальных черт, а также признаков пола, неотделимых от зданий,
выполненных в сколько-то классическом стиле, всегда однозначно мужских или
женских - наверное, в этом-то и состояла гениальность - квартир с отдельным
входом и палисадником и кошмарное количество загородных домов всех типов. От
изобилия могла закружиться голова, но только при условии, что все эти
домовладения или хоть значительная их часть покажутся ему соблазнительными -
в таком случае с течением времени они превратились бы в живой соблазн, не
дающий спать по ночам, собственно, в кошмар. По-видимому, это условие не
было выполнено - во всяком случае, Н. ощущал потом одно лишь неудобство.
Именно тогда, - кажется, через полгода или даже десять месяцев после
его вступления в права, - именно тогда и пришла эта ужасная китайская
открытка. Он и не знал, что еще способен так славно переживать. Его особенно
взволновало то обстоятельство, что теперь вся история сделалась предметной,
не обретя, однако, конкретных черт, и стала казаться ему неохватно огромной
- словом, она перелетела через океан. Так что его не очень интересовало, что
там в самом деле написано, вдобавок он боялся оказаться в неудобном
положении, показав ее какому-нибудь пытливому китаеведу. В результате он так
никому ее и не показал. И так ясно было, к чему она, - это было стандартное
извещение о похоронах или, может быть, приглашение, отпечатанное иероглифами
на желтой бумаге с траурной каймой, - видимо, дань европейским
предрассудкам. Сия открытка была вложена в конверт, над-писанный квадратными
латинскими буквами, не столь уж и ясно на каком языке - особенно обратный
адрес, - дикая, хотя и читабельная морфологическая абракадабра. Н. так и не
смог понять, владеет его корреспондент хоть каким-либо из европейских языков
или же с трудом оперирует фонетическом наполнением основных европейских
алфавитов, на одном из которых он воплотил, как музыкант, завещанное ему
звучание. Во всяком случае, китайский каллиграф следовал весьма
специфическим правилам транслитерации собственных имен, разительно
отличающимся от установленных как германской, так и романской традицией, - к
тому же собственные имена как были, так и остались китайскими. Все это могло