"Александр Этерман. Мандарин" - читать интересную книгу автора

быть совпадением, могло быть шуткой, - любое совпадение всегда немного
шутка, - и наверное, Н. не так уж сложно было бы себя в этом убедить, если
бы он не помнил в точности как разворачивались события, начиная с разговора
под сенью гобеленов и до сего дня, и если уж придерживаться
рефлекторно-естественной (оборонительной) версии, то следовало розыгрыш
превратить по меньшей мере в заговор, а на это он ни в коем случае не
решился бы, ибо знал, какая это опасная вещь - заговор, цель которого
неизвестна. "Никаких обид, - решил он, - и никаких иллюзий".
Н. уже с полчаса дремал, шепотом беседуя с самим собой, низко опустив
голову, и прядь волос, выцветших, но еще не до конца поседевших, пересекала
потный лоб, отчасти к нему прилипнув, и, доставая до кончика носа, чуточку
щекотала веки и переносицу, не давая сосредоточиться - ни думать, ни
дремать. Его как будто что-то пихнуло: глаза приоткрылись, кровь явственно
заструилась в жилах, и ноги напряглись. "Чуть-чуть энергии, - подумал он и
попытался улыбнуться, - чуть-чуть внутреннего жара - и совсем другое дело.
Во всяком случае, другие мысли." Бамбуковое кресло, в котором он невольно
распространился, сразу показалось ему неудобным, и ему потребовалось
переменить позу. Вздохнув, - глоток воздуха его освежил, но потребовалось
еще, и он решил, что очень душно, - он оперся ладонями на плетеные
подлокотники и медленно поднялся, не сразу почувствовав, что уже стоит на
ногах, да еще столь твердо, - ноги онемели, - машинально шагнул вперед и
левой рукой отвернул круглую створку иллюминатора на сорок пять градусов. В
комнату ворвался свежий воздух, и листы бумаги, лежавшие на столике в
беспорядке, взмыли и упали на пол. Н. опустился на колени и подобрал их, -
все, кроме одного, улетевшего за шкаф, - положил их на стол и придавил
книгой. Затем, бросив взгляд в окно на бесплотное пространство между морем и
небом, он оставил иллюминатор открытым и, семеня, вышел из каюты, чуть
качнулся на пороге, понял, что ноги все еще плохо его слушаются, поднялся на
несколько ступенек и вышел на палубу.
Там стояло очень похожее, очень заманчивое бамбуковое кресло, но Н.
даже не обратил на него внимания. Впрочем, нет, обратил, и оно замаячило
где-то в уголке глаза. Он подошел к самому борту, оперся о деревянные перила
и слегка через них перегнулся. "Я еще легкий, - подумал он, - если мой брат
так наклонится, что-нибудь обязательно не выдержит. Чревато катастрофой."
Мимо него, прямо за спиной, пробежал молоденький матрос. Н. поднял голову, и
на мгновение их взгляды встретились. Н. показалось, что столкновение было
материальным и даже звучным. Карие глаза матроса вспыхнули и сразу же
приобрели безразличное выражение. "Зрачки, - мелькнуло у Н., - какие
удивительные зрачки, как у кошки, - он замялся, - ну, не как у кошки,
щелочками, какая разница, даже не могу сказать, что только зрачки, - белки,
радужные кружки - все не как у европейца. И конечно, не как у китайца.
Настоящий зверь". "А вообще-то, - это признание отняло у него массу сил и
времени, так что, решившись, он вздохнул, обвел горизонт взглядом, ни на чем
его не задержав, и как будто опорожнил чашу, - китаец никогда не обратил бы
на это внимания."
Все приключение, занимательное, как дрейф льдов вдоль гренландского
побережья, заняло тридцать лет, целых тридцать, звучит, если выговоришь, как
"миллион", - если решишься - все это время он старел, старательно оберегая
себя от лишних переживаний, в чем преуспел, и вообще, ничего нового, - и
ведь так понятно, - весть о наследстве переполнила и выплеснула наружу чашу,