"Виктор Ерофеев. Лабиринт Один" - читать интересную книгу автора

("Долго боролись, оба вялые, тощие, потные,- шлепались об пол, о
мебель,- все это молча, только слышно сопение; потом, тыкаясь друг в
друга, оба искали под опрокинутыми стульями очки");

с удовольствием останавливается на физиологических особенностях, а
также пикантных подробностях семейной жизни героя, не щадя ни мужа, ни жены;
обнаруживает чудовищные стилистические промахи в романе "Что делать?"

("Долго они щупали бока одному из себя"),

замечая при этом, что порой дело выглядит так, будто роман писал
Зощенко; и если авторский тон все-таки чуть становится более сдержанным -
начиная с гражданской казни,- а иногда даже проступает сочувствие (в обмен
на удар по другому нелюбимому "персонажу":

"Никогда власти не дождались от него тех смиренно-просительных
посланий, которые, например, унтер-офицер Достоевский обращал из
Семипалатинска к сильным мира сего".

- Тебя бы самого в Семипалатинск!), то общее впечатление все равно
остается однозначным: издевательство. Конечно, в "Даре" есть то оправдание,
что фактически, или скорее напротив - фиктивно, работу о Чернышевском
написал герой романа, но набоковская живость пера (даже не пожелал
"загримироваться"!) выдает истинные намерения автора, более чем солидарного
со своим героем.
Так вот, оскорбившись за Чернышевского или же просто задавшись целью
сыграть в жанр памфлета, нетрудно подобную вивисекцию произвести и над самим
Набоковым, показав, между прочим, что никто не огражден от трюизмов и
стилистических промахов, особенно когда родной язык в эмиграции
волей-неволей превращается в "ржавые" струны.
И, включившись в игру, запасшись автобиографической книгой Набокова
"Другие берега", можно с небрежной усмешкой указать (беру наугад) на
сомнительность кольцевой композиции и интонационный сбой, непростительный
для стилиста, такой фразы о первой книжке набоковских стихов, как:

"Ее по заслугам немедленно растерзали те немногие рецензенты,
которые заметили ее"

- или же на доморощенную значительность некоторых философских
откровений автора, не лишенных многозначительной доморощенности: "Спираль -
одухотворение круга"; "Мир был создан в день отдыха" (переосмысление Библии
в духе тонкого выпада против марксизма).
Философия отдыха, продолжим мы, водрузив Набокова на незавидное место
героя памфлета, уходит корнями в блаженнейшее, оранжерейно-клубничное
детство (в котором "прожорливое внимание" крохотного Владимира Владимировича
сосредоточивалось не на "простой клубнике", а на особой, чуть ли не
гоголевско-ноздревской "ананасной землянике"), и вот вся нищая, дикая,
надрывно-тоскливая Россия заслоняется барским пространством угодий и парков,
по которым, крутя в самозабвении педали, несется на английском велосипеде -