"Виктор Ерофеев. Розанов против Гоголя" - читать интересную книгу автора

"Перестаешь верить действительности, читая Гоголя. Свет искусства, льющийся
из него, заливает все. Теряешь осязание. зрение и веришь только
ему"63. Невольно подчиняясь гоголевскому слову, Розанов говорит о
"дьявольском могуществе" Гоголя, но он не удовлетворяется одной
констатацией, стремится определить, чем вызвана такая мощь. С этой целью
Розанов прибегает к сравнению гоголевского слова с пушкинским и находит, что
"впечатление от Пушкина не так устойчиво. Его слово, его оценка как волна
входит в душу и как волна же, освежив и всколыхав ее, - отходит назад,
обратно: черта, проведенная ею в душе нашей, закрывается и зарастает;
напротив, черта, проводимая Гоголем, остается неподвижною... Как
преднамеренно ошибся Собакевич, составляя список мертвых душ, или как
Коробочка не понимала Чичикова - это все мы помним в подробностях, прочитав
только одни раз и очень давно; но что именно случилось с Германном во время
карточной игры, - для того, чтобы вспомнить это, нужно еще раз открыть
"Пиковую даму" 64.
Гоголевское слово в самом деле обладает исключительной
устойчивостью. Оно почти что не подвержено процессу разложения, тому
естественному процессу, который вызван несовершенством читательской памяти.
По прошествии времени читатель в той или иной степени забывает прочитанную
книгу: размывается сюжет, распадаются внутрифабульные связи, персонажи
утрачивают имена и т. д. Этот мало исследованный процесс разложения в
конечном счете приводит к тому, что в памяти остается лишь общее настроение
книги, ее индивидуальный "аромат". С Гоголем происходит нечто обратное. Чем
больше времени проходит после чтения поэмы, тем более выпуклым становится ее
сюжет (за счет утраты, как мне лично думается, тех мест поэмы, которые в
какой-то степени можно считать посторонними по отношению к общей ее
структуре, например: история превращения Плюшкина в Плюшкина или история
детства Чичикова), тем больше заостряются черты ее главных героев (тоже,
очевидно, за счет некоторых утрат). Если так можно выразиться, время доводит
Гоголя до полного совершенства.
Розанов искал объяснение "неизгладимости" читательского впечатления
от "Мертвых душ" в общем течении авторской речи, которое, по его словам,
"безжизненно". Анализируя первую страницу поэмы, он писал: "Эго восковой
язык, в котором ничего не шевелится, ни одно слово не выдвигается вперед и
не хочет сказать больше, чем сказано во всех других. И где бы мы ни открыли
книгу... мы увидим всюду эту же мертвую ткань языка, в которую обернуты все
выведенные фигуры, как в свой общий саван"65.
Такой "мертвый язык", по Розанову, не создает "картины",
воспроизводящей разнообразие действительности, но образует "мозаику слов",
"восковую массу слов", которая уводит читателя в особый мир, отторгнутый от
реальности и едва ли имеющий с ней какую-либо общую меру. В этом мире
"совершенно нет живых лиц: это крошечные восковые фигурки, но все они делают
так искусно свои гримасы, что мы долго, подозревали, уж не шевелятся ли они"
66.
Тайна гоголевского слова вынуждает Розанова прибегнуть к занятию,
которое было несвойственно ни ему самому, ни, в целом, направлению русской
литературно-философской критики конца XIX - начала XX века. Единственный
раз на протяжении своей деятельности Розанов производит текстологическое
исследование - он пишет статью "Как произошел тип Акакия Акакиевича"
(1894), в которой, опираясь на работы Н. С. Тихомирова, прослеживает все