"Олег Ермаков. Вариации " - читать интересную книгу автора

себя: в общем-то какая разница?.. Не слишком ли все это сложно, нудно. Все
эти думы, хождения, разговоры, все попытки пересилить - пересилить что?
кого? Все равно мир окажется сильнее. Точнее, его неумолимый закон.
Но он никогда не хотел пересилить мир и - победить смерть? У него этого
и в мыслях не было. Он лишь пытался выразить что-то, нанизывал на линейки
синие каракули. Ему терпимо было в сфере разнообразных звучаний. Но вот эта
сфера вдруг развалилась. Из-за чего? Неужели такие мелочи могли ее
разрушить? Или разгерметизация началась давно?
Это неважно. В каждом дремлет семя подобных мыслей. Рано или поздно оно
вызревает. Это как бы волчья ягода, и ее надо выплюнуть или проглотить.
Всякий однажды становится приговоренным Сократом. И, как Сократ, может
выбрать смерть или бегство. Бегство куда?
Петр Виленкин, например, сбежал в деревню. Но здесь, оказывается, еще
хуже. Он лежит, как заживо погребенный в склепе. Близость к земле не
умиротворяет, а отупляет. Здесь еще сильнее тянет зарыться в землю. Ибо с
очевидностью... что с очевидностью? Все выступает. Вся бессмыслица, все
равнодушие. Виленкин никогда не верил природе, то есть тютчевской природе:
не то, что мните вы... Он именно это и мнил. Но это его как-то не пугало.
Воспринималось как данность. А сейчас он почувствовал это с особенной
остротой.
Вышел на улицу. Оказывается, выпал снег. И небо над деревьями сада
двигалось ярким полотнищем белых и плоских серых облаков, солнечных лучей,
синевы. Ветер рвал на нем волосы, он вышел без кепки. Замерзшая листва
шелестела, яблоки ударялись о ветви и стволы, сучья потрескивали. Поднялся
ветер. А когда он проснулся, стояла тишина.
Яблоки падали. Он нагнулся, подобрал одно. Вернулся в сумеречный дом.
Теперь он знал, что дом с заставленными окнами находится среди пестрых
полей, над долиной с пустошью; на противоположном берегу долины дымились
какие-то черные кучи; далеко в стороне высились дома, трубы, краны города.
Но можно было ощущать себя на краю земли.
Виленкин ел твердое кислое яблоко, сидя в доме с затемненными окнами.
Бегство его было вполне бессмысленным. Все равно придется как-то со
всеми объясняться.
Ветер свистел в обшивке дома.
И прежде всего с самим собой. Так ли уж ему нужна музыка. Так ли уж
страшно отказаться от бегства. От этого упорного, изнурительного бегства. И
музыка всего лишь уловка. Надо же чем-то скрасить эти часы и дни над черной
дырой.
Но однажды ты приостанавливаешься, оборачиваешься.
Как будто тебя окликнули.
Он принялся ходить по комнатам, чтобы согреться. Попытался снять ставни
с окон, но деревянные бруски были туго забиты в скобы. Да черт с ними, все
равно он не останется здесь, пойдет на кружное шоссе. Виленкин посмотрел на
часы. Вчера он снял их, отмыл, но плохо, надо щеточкой с мылом или порошком;
браслет напоминал тракторную или танковую гусеницу. Гарик оставил примерное
расписание автобусов. На ближайший он уже не успевает, а на последний - да.
Виленкин сунул часы в карман пальто. В черном пальто он ходил по чужому
дому. Иногда видел себя все-таки в зеркалах. Кстати, еще одно, четвертое
зеркало он обнаружил в обширной прихожей - или как это называется? - сени;
громадное, почти четырехугольное зеркалище в старинной резной раме;