"Олег Ермаков. Вариации " - читать интересную книгу автора

Виленкин помочился в бурьян, взошел на крыльцо, закрыл за собой дверь,
выключил свет и, не раздеваясь, лег на диван. Но долго не мог уснуть.
Кружилась голова, ныла рана, - перед глазами чернел змеистый рубец, нет, еще
не рубец, а короткая траншея, и в нее прятались человечки во фраках и белых
рубашках или даже скорее обыкновенные кузнечики; словом, это были человечки,
но держались они, как кузнечики, все движения, повадки у них были, как у
кузнечиков, и большие бессмысленные стеклянные бледные глаза; они оставляли
за собой пахучие следы; их было много, и все не могли уместиться в траншее.
Ну и прочая ерунда. Хотя иногда возникали синие прорывы, и в них можно было
погружаться как в совершеннейшую тишину. Но затем опять мельтешенье, шорох.
Проснулся он укрытый толстым ватным одеялом, хотя точно помнил, что
никакого одеяла не было. Проснулся оттого, что кто-то тронул клавишу. Звук
как будто еще реял в воздухе.
Виленкин давно подозревал, что транс-цен-денталисты просто часто бывали
пьяны. Но, делясь своими переживаниями и озарениями, забывали сказать об
этом.
Вот и он: длящийся звук, глубокий, чистый, и толстое одеяло, словно бы
он вернулся в детство, и его только что накрыла тетушка, и она зачем-то
коснулась клавиши. А маленькую деталь - жестокое похмелье - не упоминать.
Было тихо.
Свет как-то странно пробивался... И мгновенно этот слабый - гаснущий? -
свет вызвал в памяти одну вещь великого Шнитке, а именно Кончерто гроссо
номер три для двух скрипок, клавесина, приготовленного фортепиано и
струнного оркестра. Пытаясь растолковать жене эту вещь, он набросал -
словами - следующую картину, нечто вроде клипа: призрачный свет, вдалеке на
пустынном пологом склоне фигура в темном за фортепиано; показываются два
астронавта, шагают в скафандрах, ступают тяжело, из-под стоп вырываются
черные облачка; приближаются к пианистке: ее фигура отражается в стеклах
гермошлемов; пианистка стучит по обугленным, оплавившимся клавишам;
неожиданно внимание их привлекает какое-то поблескиванье, над темной
поверхностью вспыхивают серебристые линии, они складываются в очертания
женских талий, - вдруг вырисовывается площадь, набережная, купола, дома,
столп с крылатым львом, каналы, графика катастрофически оплотняется, в глаза
бьет синева неба, вод, белизна и тяжесть куполов, зелень листвы, янтарь
виноградной кисти в корзине, линия бедра под темной тканью, - и вновь все -
лишь серебристый скелет графики, неслышные жалобы скрипок, или рыбок с
женскими талиями, или чьих-то душ; клавесин наигрывает легкомысленный
мотивчик, что-то почти ресторанное, и вступает пианистка, лица ее не видно,
капюшон низко надвинут, - только костлявые пальцы ударяют по изуродованным
страшным пламенем клавишам, и астронавты уходят, отдаляются очертания этой
местности, виден абрис земли, неясный светящийся след ее в пространстве - и
все пропадает.
Он покосился на окно. За занавесками нечто серо-кофейное, словно окна
заляпаны чем-то. Это ставни, вспоминает он. Внутренние. Гарик собирался их
снять, но забыл.
Хотелось пить. Но под толстым ватным одеялом он хорошо согрелся. А в
доме довольно прохладно. Да попросту холодно! И он решил потерпеть.
Он подумал обо всем, что произошло. Это воспоминание было похоже на
аккорд... Все-таки человек мыслит не словами, по крайней мере, он, Виленкин.
Мысль быстрее и обширнее, глубже слова.