"Илья Эренбург. Рассказы этих лет " - читать интересную книгу автора

растрескавшаяся земля, освещаемая фарами, казалась снегом.
Еще было темно, когда орудия разодрали ночь. Потом рассвело, но земля
была покрыта дымом. Горел ельник. Столбы пыли вращались, как фонтаны. В
четыре часа двинулись немецкие танки.
Историк, описывая битву, видит большую панораму: батальоны, полки,
дивизии, батареи, громящие пулеметные гнезда, прорыв танков, командиров на
командном пункте, отдающих приказы, продвижение одного, ошибку другого,
чередование атак и контратак, опрокинутые боевые порядки, застывшие трофеи и
над всем этим солнце победы, холодный, торжественный диск.
Солнце в тот день было жгучим, как уголь, но люди не замечали его
ожогов: такой была боевая страда. Участники битвы не могли ее обозреть. Они
видели крохотный клочок земли, поле, изрытое воронками, обломанные березовые
рощи, несколько разрушенных домов, овраг, пустошь - это нужно было удержать
или захватить, за это умереть.
Смирнов отбил первый удар. Немцы бросили танки на Журавлева. Брянцев
угадал маневр, он успел подкинуть два батальона в Ивановку. Танки прошли, но
пехоту остановили. Повар Яковенко остолбенел, увидав перед собой "тигра".
Бронебойщики подбили семь танков, остальные повернули назад. На правом крыле
немцы продвинулись до большаков. Под вечер с фланга ударил Соболь. Били
ручными гранатами, штыками, прикладами. Брянцев неистовствовал: "Отстают с
огнем! Дай мне Сердюка!" Час спустя он кричал в телефон: "У мельницы. Ты
меня слышишь - у мельницы". И вскоре бомбардировщики прошли над его головой.
В воздухе шли свои бои, как будто люди, не довольствуясь землей, хотели
завладеть облаками. Капитан Шепелев дотянул до аэродрома; из рукава его
капала кровь; он сказал: "Запиши - два "мессера". А Бирюка сбили..." Сержант
Красин, в прошлом бухгалтер "Мосторга", раненный миной, дополз до воронки;
там он умер, и перед смертью ему все казалось, что он дома, пришли гости и
шумят, шумят... Хирург Ройзен, в забрызганном кровью халате, при тусклом
свете лампы, пилил ногу капитана Рашевского; это была шестнадцатая операция
за день. Засыпало рацию Наумова; у него шла кровь из ушей, но он раздельно
говорил: "Артамьян просит коробочки, коробочки, коробочки..." Три бойца вели
пленных; все они припадали к земле при разрыве, потом шли и снова падали.
Старшина Васильев ухмылялся: "Эх, фрицы..." - он поджег танк, и майор Соболь
ему сказал: "Сегодня же представлю..." Старший лейтенант Беляев нервничал: в
его роте осталось не больше двадцати человек, и Беляеву казалось, что немцы
где-то прорвались. А Брянцев заделывал бреши, направлял удары с воздуха,
перебрасывал полки, придвигал и отодвигал артиллерийский огонь, срезал
клинья, подгонял машину, терзал телефон и приподымал всех своей неуемной
силой.
Сиренко заносил на карту различные фазы битвы. "Опять я позади", - в
тоске думал он. Коптилка вздрагивала от разрывов. Он отмечал каждое
движение. Он знал, что противник подбросил на правый фланг новый полк,
снятый недавно с другого фронта. Он знал, что у Смирнова большие потери. Он
знал, что Брянцев ни на минуту не потерял спокойствия. Восхищенно Сиренко
говорил себе: "Наступают немцы, а инициатива в руках у Брянцева!" Вдруг он
оторвался от карты: вспомнил глаза Брянцева, когда тот услыхал о смерти
Олега. Он смутно подумал: "А счастье?.." Засвистал телефон, и Сиренко
крикнул: "Дайте обстановку!"
Брянцев приехал поздно вечером, когда в битве наступила пауза. Он
загрохотал: