"Илья Эренбург. Падение Парижа " - читать интересную книгу автора

моторе, о стихах Бретона, об антифашистском конгрессе писателей. Андре
слушал и улыбался; потом они шли в "Курящую собаку", пили пиво или вермут;
потом расставались. Проходил год. Пьер вдруг вспоминал про Андре и, вбегая в
мастерскую, кричал: "Знаешь, вчера...", как будто они накануне виделись.
Так было и теперь:
- Ты читал речь Виара? "Мы должны провести всеобщее разоружение, даже
против воли германского милитаризма..." Все только и говорят что о войне:
будет? не будет? У нас директор завода до гороскопа дошел: Водолей,
оказывается, за войну, а Телец против. Видишь, какая ерунда! Конечно,
Гитлер - сумасшедший. Но если победит Народный фронт, войны не будет. А ты
как думаешь?
- Я? Не знаю. Я об этом не думал. Пьер вдруг заметался.
- Куда ты?
- В Дом культуры. Они какой-то сюрприз готовят... Идем! Нельзя жить в
берлоге. Я теперь там часто бываю: захватывает. Там и рабочие, и техники, и
ваш брат - художники. Вот в это я верю, я и директору нашему сказал - без
гороскопа... Он даже позеленел от злобы. Это обязательно будет...
- Что?
- Как "что"? Революция. Поглядел бы ты у нас на заводе... Ну, пошли!
Андре грустно озирался на холст. Но Пьер его вытащил.
С трудом они проникли в большой накуренный зал. Люстра казалась
масляным пятном; лица смутно посвечивали, как блики. Здесь были рабочие в
кепках, художники в широкополых шляпах, студенты, служащие, девушки. Народ,
прославленный своим скепсисом, здесь переживал второе отрочество: увлекался,
спорил до хрипоты, бил в ладоши и клялся не отступить. Здесь жали друг другу
руки ученый с мировым именем, лауреат Нобелевской премии и молоденький
стекольщик, вчера написавший наивное четверостишие о "новой жизни". Слова
"Народный фронт" здесь звучали, как "Сезам, откройся": стоит только победить
Народному фронту, и сразу в руке землекопа окажутся кисти, даже косные
огородники оценят живопись Пикассо, стихи станут языком времени, ученые
изобретут бессмертие, а на берегах видавшей виды Сены вырастут новые Афины.
Андре стал разглядывать соседей. Вот рабочий: он слушает жадно, будто
пьет. Этот зевает, должно быть, журналист. Много женщин. Все курят.
На подмостках стоял старичок. Это был знаменитый физик; но Андре его не
знал. Ученый говорил тихо, кашлял, и Андре разбирал только отдельные слова:
"социалистическая культура... новый гуманизм..."
Андре никогда не бывал на собраниях. Он вдруг затосковал по мастерской,
по оставленной работе. Потом он взглянул на трибуну и, не вытерпев, крикнул
Пьеру:
- Да ведь это Люсьен!
Вот что они называли "сюрпризом"! Андре вспомнил, как Люсьен в лицее
читал стихи Малларме "Люблю я девственницы гнев", рассказывал, что курит
опиум... Теперь он с рабочими... Да, конечно, люди меняются...
Люсьен сразу овладел вниманием. Говорил он отрывисто, вдохновенно:
- Судьбу земли решат те, кто над землей: бомбардировочная авиация. Или
те, кто под землей: шахтеры Пикардии, Рура, Силезии. Шестьсот депутатов?
Есть такие жуки - мне рассказывал один энтомолог - в них кладут яйца мухи.
Личинки растут в тельце жука, и жук двигается, но он мертв, а двигаются
личинки...
Люсьен говорил о Гитлере, о войне, о революции. Когда он кончил, было