"Стив Эриксон. Дни между станциями" - читать интересную книгу автора

повседневное переплавлялось в нечто отвратительное - лицо сикось-накось.
Глядя, как племянник сдвигает повязку с одного глаза на другой, Джек
спросил:
- Что ты делаешь?
- Дядя Джек? - проговорил Мишель, и ему показалось, что это звучит
фальшиво.
Он не мог представить себе, что когда-либо звал его дядей Джеком. Как
оказалось, он был прав.
- А я думал, у тебя все в порядке с глазами, - сказал Джек.
- С ними ничего не случилось, - сказал Мишель. Было время, подумал
Джек, когда у Мишеля ушла бы целая минута на то, чтобы выплюнуть эту фразу.
Слова скакали бы у него во рту, как шарик электрического бильярда.
- Ты что, ничего не помнишь? - сказал Джек.
- Близнецов помню.
Джек кивнул.
- Адриана.
- Какого еще Адриана?
- Не знаю. Просто имя Адриан.
Мишелю не требовалось что-то помнить, дабы понять, что дядя его не
любил, но, поскольку он ничего не помнил, он не понимал почему. В
последующие дни он сидел в своей комнате и выглядывал в двери, выходившие на
балкон, наблюдая за сумерками, сгущавшимися над двором. Он погрустнел, затем
слегка отчаялся; паника, которую он отогнал в то первое утро в Париже,
наконец поравнялась с ним. Он приехал в Калифорнию, потому что так велел ему
паспорт; он ожидал - ему казалось, не было ничего неразумного в том, чтобы
ожидать, - что его здесь радушно примут и он найдет здесь то, что, как он
ожидал, должен предложить ему дом, - ответы и немедленное, настойчивое
чувство родства, прилагающееся к семье. Но, чувствуя враждебность со стороны
дяди, он оставался безликим. Это взбесило бы его, будь он приспособлен к
бешенству. Поскольку же к бешенству он приспособлен не был, он носил на
глазу повязку; он понимал, что с повязкой видит то, чего на самом деле нет,
а еще понимал, что все это когда-то было, что повязка позволяет ему
заглянуть в собственное прошлое. И потому он не снимал ее; раз уж он был
заклеймен безличием из-за чего-то, что случилось с ним, прежде чем он
проснулся в Париже, он решил, что должен быть безликим на собственных
условиях - не покуда не вспомнит, кто он такой, но пока не поймет, кто он
такой, пусть даже ничего не вспомнив. Тетя чувствовала его отчаяние. Она не
завидовала его возможности все начать сначала; она была достаточно тактична,
даже достаточно проницательна, чтобы понимать, что для такого человека, как
Мишель, это было не избавлением, а приговором - начинать сначала. Спустя
двадцать пять с лишним лет замужества, пережив измены мужа, его равнодушие и
кричащее безвкусие их брака (а она вовсе не была ни крикливой, ни
безвкусной), она впервые возразила мужу через неделю после возвращения
Мишеля, когда поймала сердитый взгляд, которым Джек сверлил силуэт
племянника, стоявшего ночью на балконе; один глаз Мишеля глядел в черноту
неба, другой - в черноту прикрывавшей его повязки.
Она сказала:
- Он сын твоей сестры.
- Он не мой сын, - сказал Джек.
- Он в этом не виноват. Ты его ненавидишь, потому что он похож на