"Кингсли Эмис. Счастливчик Джим" - читать интересную книгу автора

Кэчпоула... И потом, вся эта несчастная история... На мой взгляд... Видите
ли, теперь она уже страдает душевно, а не телесно. Я бы сказал, что
физически она сейчас вполне здорова. И, в сущности, чем скорее она вернется
к работе, тем лучше, хотя, конечно, читать лекции в этом семестре она уже не
сможет, теперь уже поздно начинать. Ей, конечно, снова хочется взяться за
дело, и, должен сказать, я это одобряю. Дело поможет ей отвлечься от...
Диксон сам все это знал, и куда лучше Уэлча, но вынужден был сказать:
- Да, понимаю. Мне кажется, профессор, ей в эти тягостные дни, должно
быть, очень помогло то, что она живет с вами и миссис Уэлч.
- Пожалуй, вы правы. Такая обстановка, как у нас, может в какой-то мере
оказать целебное воздействие на нее. Как-то на святках лет пять назад у нас
гостил друг Питера Уордлока. Так он говорил примерно то же самое. Да,
помнится, и я прошлым летом, когда возвращался с предэкзаменационного
совещания в Дарэ-ме... Жара была, как в пекле, а в поезде, доложу я вам...
Неприметная колдобина на пути - и тяжелая колымага профессорских мыслей
перевалила в свою излюбленную колею. Диксон сдался. Они уже подходили к
главному зданию, и, поднимаясь по ступенькам, он судорожно напружил мышцы
ног, рисуя себе в мыслях такую картину: вот он обхватывает Уэлча руками,
стискивает мохнатую серо-голубую жилетку так, что у профессора спирает
дыхание, вскидывает его на плечо, взбегает со своей увесистой нощей вверх по
лестнице, пробегает по коридору прямо в преподавательскую уборную,
засовывает в унитаз тщедушные маленькие ноги в тупоносых ботинках, набивает
ему рот туалетной бумагой и дергает за цепочку: раз, второй, третий...
Вообразив себе это, Диксон только мечтательно улыбнулся, когда Уэлч, в
рассеянности остановившись посреди вестибюля, вдруг заявил, что ему надо
подняться наверх за своим саквояжем. Комната профессора находилась на втором
этаже. Дожидаясь, Диксон думал о том, что он ведь приглашен профессором к
чаю в его загородный дом, и спрашивал себя - есть ли возможность напомнить
ему об этом так, чтобы на профессорском челе не залегла на долгий срок
недоуменная морщина. Они условились с Уэлчем отправиться в его автомобиле в
четыре часа, а теперь было уже десять минут пятого. При одной мысли о
предстоящей встрече с Маргарет у Диксона начинало сосать под ложечкой.
Сегодня вечером, впервые после ее болезни, ему предстояло повести ее
куда-нибудь. Он старался думать о другом - о том, например, как плохо Уэлч
водит машину, - и, старательно разжигая в себе злость, чтобы заглушить
тоскливые предчувствия, громко насвистывал и постукивал по полу ногой,
обутой в узкий коричневый ботинок. Это помогало секунд пять, а может, и того
меньше.
Как будет она себя держать, когда они снова останутся вдвоем? Будет
весела, притворится, что даже и не заметила его продолжительного отсутствия
или не придала ему значения, а сама тем временем понемногу наберет высоту,
прежде чем пойти на таран? Или будет молчаливо, подчеркнуто апатично думать
о чем-то своем и вынудит его мало-помалу перейти от пустой, ни к чему не
обязывающей болтовни сначала к участливым расспросам, а потом и к малодушным
извинениям и обещаниям? Все равно, как бы это ни началось, в конечном счете
все сведется к одному и тому же: пойдут вопросы, на которые невозможно найти
ответа и от которых нельзя уклониться, а потом - пугающие признания и
неожиданные саморазоблачения, рассчитанные, вероятно, на то, чтобы
"произвести впечатление", и, несомненно, достигающие своей цели. Он окажется
втянутым в дела Маргарет вследствие различных своих добродетелей, о