"Дмитрий Емец. Какие чувства связывали Акакия Башмачкина с его шинелью? (Толкования повести Н.В.Гоголя)" - читать интересную книгу автора

Эйхенбаум (85, 320). - В "Шинели" сказ этот стилизован под особого рода
небрежную, наивную болтовню. Точно непроизвольно выискивают "ненужные" детали:
"по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин,
служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера,
женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова." Или сказ его
приобретает характер фамильярного многословия: "Об этом портном, конечно, не
следовало бы ничего говорить, но так как уже заведено, чтобы в повести
характер всякого лица был совершенно означен, то нечего делать, подавайте нам
и Петровича сюда". Комический прием в этом случае состоит в том, что после
такого заявления характеристика Петровича исчерпывается указанием на то, что
он пьет по всяким праздникам без разбору. То же повторяется и по отношению к
его жене: "Так как мы уже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать
слова два; но, к сожалению, о ней немного было известно, разве только то, что
у Петровича ест жена, носит даже чепчик, а не платок: но красотою, как
кажется, она не могла похвастаться; по крайней мере, при встрече с нею, одни
только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и
испустивши какой-то особый голос" (2, т.3, 115).
Известно, что Гоголь отличался особым умением читать свои вещи. Об этом
имеются многочисленные свидетельства его современников. Князь Д.А.Оболенский
вспоминает: "Гоголь мастерски читал: не только всякое слово у него выходило
внятно, но, переменяя часто интонацию речи, он разнообразил ее и заставлял
слушателя усваивать самые мелочные оттенки мысли. Помню, как он начал каким-то
гробовым голосом: "Зачем же изображать бедность, да бедность... И вот опять
попали в глушь, опять натолкнулись на закоулок." После этих слов Гоголь
приподнял голову, встряхнул волосы и продолжал уже громким и торжественнвм
голосом: "Зато какая глушь и какой закоулок!" Засим началось великолепное
описание деревни Тентентикова, которое, в чтении Гоголя, выходило как будто
писано в известном размере... Меня в высшей степени поразила необыкновенная
гармония речи. Тут я увидел, как прекрасно пользовался Гоголь теми местными
названиями разных трав и цветов, которые он так тщательно собирал. Он иногда,
видимо, вставлял какое-нибудь звучное слово единственно для гармонического
эффекта" (58, 943-944).
О манере Гоголя читать свои произведения вспоминает также и И.И.Панаев:
"Гоголь читал неподражаемо. Между современными литераторами лучшими чтецами
своих произведений считаются Островский и Писемский. Островский читает безо
всяких драматических эффектов, с величайшею простотою, придавая между тем
должный оттенок каждому лицу; Писемский читает, как актер, - он, так сказать,
разыгрывает свою пьесу в чтении. В чтении Гоголя было что-то среднее между
двумя этими манерами чтений. Он читал драматичнее Островского и с гораздо
большею простотой, чем Писемский" (59, 174).
В.Набоков определяет движение повести следующим образом: "Повесть движется
так: бормотанье, бормотанье, лирическая волна, бормотанье, лирическая волна,
бормотанье, фантастическая кульминиция, бормотанье, бормотанье, и назад в
хаос, из которого все это явилось" (57, 119).
Если присмотреться повнимательнее, то определенный Набоковым характер
движения гоголевской повести ("бормотанье, бормотанье, лирическая волна,
бормотанье") во многом повторяет изгибы голоса чтеца. "Шинель" - повесть
словно бы созданная не столько для чтения, сколько для произнесения вслух.
Данную особенность восприятия на слух гоголевской "Шинели", Б.Эйхенбаум
трактует следующим образом: