"Дмитрий Емец. Было у матери два сына..." - читать интересную книгу автора

непосильный груз. Лучше иметь один талант или не иметь вовсе. Кончилось все
очень предсказуемо: кто-то из собутыльников, так и не дознались кто, избил его
и бросил пьяного на морозе.
Скорее всего, умер Шилко-старший не от побоев, довольно слабых с учетом
жилистой его выносливости, а просто лежал на спине, рассматривая сизые тучи,
просверленные охровой точкой луны. Так спиной к земле, лицом к небу и замерз.
О том, посещали ли его перед смертью значительные мысли, эдак о сущности
бытия, история умалчивает. Да только навряд ли, и не потому, что он был глуп:
просто всегда, когда хочешь думать о великом, думаешь о ерунде.
Известие о смерти отца было встречено в доме с непривычным изумлением:
должно быть потому, что смерть была бестолковая. Мать вначале не поверила, что
он умер - думала деньги выпрашивают на выпивку и даже брякнула: "Ага, умрет
он, сволочь! Дожешься!"
Дети - Гришке - тогда было восемь, Гошке восемь плюс четыре - сперва
озадачились, а потом побежали в отцовскую комнату делить его вещи и, главным
образом, похабные фотографии - с матерью они несколько лет уже жили врозь.
Вначале старший побежал - Гошка, а за ним и младший Гриша - но тот просто из
чувства обычной братской конкуренции. В фотографиях у него необходимости еще
не было. У Шилко-старшего в комнате обреталось много совершенно дурацких,
ненужных, но особенно притягательных вещей - игра с волком, ловящим куриные
яйца, шашки, новые почти карты и нож. Нож был не финка, но хороший: когда его
бросали в дверь - втыкался всегда очень правильно и глубоко. Были еще
стеклянные, холодной тяжестью налитые шарики - один разбился при дележе.
Мать была обычная русская женщина. Хотя нет, обычных людей не бывает.
Бывают незаметные. Мать была незаметная. Маленькая, по-воробьиному
взъерошенная, по-воробьиному бестолковая. Даже нос у нее был птичий и детям
она говорила, когда маленькие были: "Поцелуй мамулю в клювик!"
Женщина-воробей. И по школе прыгала также - полубоком. Работала учительницей
домоводства. Пирожки, двойная строчка, выкройки на газетах... В плане прокорма
хорошая работа, особенно когда проходили выпечку пирогов и кексов.
Гришка был в мать - такой же мягкобокий, гладкоплечий, с той же суетой в
движениях, с той же ладной, немужской совсем грацией. Старший - Гошка - пошел
в отца, жилистый, нервный, рано, едва ли не в двадцать лет уже плешивый.
Но отец был идеалист, а Гошка был жулик, причем жулик неудачливый, с
завалом в идеализм. И наркоман, с трехлетним уже стажем. По этой причине
таскал из дома что придется. Тостер из кухни, видеомагнитофон, у матери кольцо
обручальное. Только у младшего брата не воровал, чуял безошибочно: тот не
спустит. У Гришки с детства осталось не давать себя в обиду. Правда, тогда он
железки всякие хватал, палки, клюшки, зажмуривался и начинал быстро махать.
Бестолково махал, но неостановимо. Его и в школе дразнили "псих". Психом быть
неприятно, но выгодно. Брат его за это уважал. Он сам был такой - тощий, но
задорный.
Гошка был уже под судом. За сбыт краденого. Пожалели на первый раз, дали
три года условно. Мать его лечила очень капитально: кровь прогоняли через
фильтр, давали что-то глотать, крутили перед глазами шарик, при виде которого
Гошка начинал неостановимо ржать. Он месяц продержался, а потом снова стал
колоться и сбывать. Сам брат не крал - кишка была тонка - только спускал через
рынок и в комиссионках то, что воровали его приятели и приятели его приятелей.
Сбывать самому было опаснее, чем отдавать перекупщику, но тот платил смешные
деньги. Чаще же и денег не давал - таблетками расплачивался и уколами, гад...