"Евгений Елизаров. Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин) " - читать интересную книгу автора

требуются долгие годы изучения сложнейшей богословской риторики.
Собственно, именно в этой простоте и состоит, наверное, сила настоящей
проповеди. Так, хорошие стихи западают в душу вовсе не потому, что они
высказывают что-то ранее неведомое нам, просто поэт вдруг находит нужные
слова для выражения того, что давно уже смутно ощущается самим человеком. В
одном из посланий Павла есть удивительные слова: "И когда мир своею
мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу
юродством проповеди спасти верующих" (I Коринф. 1: 21). Это юродство
проповеди вполне закономерно ставится апостолом даже не на одну ступень, но
гораздо выше изощренной штудиями академической мысли, ибо каким-то
трансцендентальным, таинственным путем оно открывает нам вещи, принципиально
недоступные никакому логическому анализу. И несмотря на то, что кальвинизм -
это всего лишь одно из многих ответвлений реформаторской мысли,
парадоксальные своей кристальной прозрачностью и общедоступностью откровения
этой проповеди вошли в кровь не только приверженцев его учения, но и
практически всех европейцев.
Кстати, в порядке отступления, можно сказать, что всеобщий критерий
самого успеха во все времена - если конечно забыть о языческих римских
триумфах - был по преимуществу один - когда-то изобретенные финикиянами
деньги, капитал. И не случайно именно учение Кальвина многими современными
обществоведами и политологами воспринимается как этическое обоснование того,
что сегодня мы называем капитализмом.
Нам, людям старшего поколения, которые воспитывались на полной
безнравственности накопительства и едва ли не абсолютном моральном
оправдании раскулачивания, сегодня трудно понять ту этику, согласно которой
сама нищета является критерием человеческой неправды, критерием
неправедности человеческого бытия. Мы привыкли всем своим сердцем
сочувствовать слабым. Но мы - люди другой, как кажется уходящей, культуры,
других, исчезающих, традиций, и нас, наверное, уже ничто не переделает. Во
всяком случае свершающаяся перемена ценностей дается многим из нас очень
болезненно. А ведь самый дух того времени, о котором говорится здесь,
перемалывал именно таких людей, ибо в основном из них и состояла вся
тогдашняя Европа. Ведь не случайно Реформация - это еще и время самых
свирепых гражданских войн.
Разумеется, сказанное ни в коем случае нельзя понимать так, что
нормативная этика шестнадцатого столетия требовала начисто забыть о вдовах и
сиротах, о всех несчастных. Ничуть не бывало, человеческое сочувствие
обездоленным свойственно, как кажется, самой природе человека, и никакие
догмы никакой новой идеологии не в состоянии изменить то, что вошло едва ли
не в его генетический код. К слову, упоминание о вдовах и сиротах
встречается уже в самых первых юридических кодексах Междуречья: "Чтобы
сильный не притеснял слабого, чтобы оказать справедливость сироте и вдове,
чтобы в Вавилоне - городе, главу которого вознесли Анум и Эллиль, и в
Эсагиле - храме, фундамент которого прочно установлен, точно небеса и
земля, - судить суд страны, выносить решения страны и притесненному оказать
справедливость, я (Хаммурапи - Е.Е.) начертал свои драгоценные слова на
своем памятнике и установил перед своим, царя справедливости, изображением".
Речь идет совсем о другом - о неспособности понять, почему нищ здоровый и
сильный мужик, когда решительно ничто (кроме, разумеется, его собственного
нерадения и лени) не мешает ему обеспечить достаток для себя и своей семьи.