"Станислав Борисович Елаховский. На лодках через снежные горы " - читать интересную книгу автора

- Ну что ж, будет так, как решит группа. Что думаешь ты, Петр?
- Борис должен остаться в лагере.
- Ты, Вилен?
- Уходить ему не следует. Тем более одному.
- Все. Теперь ты можешь идти куда тебе вздумается.
Я взял удилище и направился к реке.
Уходя из лагеря, я слышал, как Борис, тоже особенно не задумываясь над
благозвучностью выражений, сказал, что он соберет свои вещи и уйдет от нас
совсем. Меня это не тронуло, я лишь как-то равнодушно подумал о том, что
приду с рыбалки, а Бориса не будет. Тем лучше.
Когда я вернулся в лагерь, Вилен и Петр лежали уже в мешках. Бориса в
палатке не было. Он вытащил из нее свой спальник и улегся возле костра под
открытым небом. Петр долго ворочался и раза два принимался курить. Я тоже не
спал и думал о том, зачем мне все это нужно - корчить из себя то командира,
то няньку. Я тоже в отпуске. И Вилен в отпуске. И Петр.
Наверное, во время разговора у костра я вел себя как идиот и говорил
совсем не то. Можно было не кипятиться, а спокойно и тихо изложить, почему в
походе каждый должен считаться с другими. Это же очень просто - все мы
связаны одной веревочкой маршрута. Полная свобода, независимость в решениях
и поведении - это все только кажется. "Уйду со всем из лагеря". Пожалуйста,
иди. Хотел бы я видеть, как бы он это сделал...
Эта наивность - думать, что, очутившись в безлюдье, вдали от
общественного мнения и милиции, мы становимся каким-то новым, абсолютно
вольным сообществом. Крохотным государством в государстве. Что, лишенные
обычных материальных или моральных рычагов воздействия друг на друга (я не
могу, например, пригрозить Борису, что снижу ему зарплату, а он не может на
меня написать жалобу в местком), мы все наши противоречия будем решать по
"законам тайги". Ничего подобного. Уйдя из "большого человечества" и
выделившись на время в подвижное "таежное Монако", мы это человечество и все
его главные устои несем в себе. Здесь, в глуши, бессмысленны кодексы и
прочее (куда заявишь, если кто-то тебя обидит - в суд, в газету?), и, чтобы
как-то восполнить этот дефицит законности, мы несем с собой неписаные
правила общежития, справедливости и здравого смысла. И как бы любой из нас
ни пытался вырваться из-под их власти, у него ничего не выйдет. "Уйду совсем
из лагеря". Пожалуйста. Но, прежде чем уйти, ты подумаешь, что скажут о тебе
другие. И вряд ли тогда уйдешь. Стремление к справедливости, окружающее нас
в той среде, где мы выросли, где проводим большую часть времени, где мы
работаем и живем, оно с нами, как инерция вращающегося волчка. Заденешь
волчок, он покачнется, но выправится и будет продолжать крутиться.
Волчок... А вдруг от прикосновения он наклонится настолько, что
коснется пола? Тогда он судорожно заковыляет и свалится набок.
Донесся треск разгорающихся в костре сухих сучьев. Борис замерз,
видимо, один у потухшего костра. Снаружи было уже градуса два мороза.
Да, то, что у нас - волчок. Но так, наверное, может быть лишь до тех
пор, пока группа мала. Пока в ней четверо, ну шестеро. А что, если в глуши в
спортивной группе, а не в геологической партии будет, например, человек
двадцать? И среди них люди, как-то связанные друг с другом, там, в "большом
человечестве"? Появятся компании и группировки. Всплывут наружу честолюбие,
зависть и прочие прелести. Наконец, что станет с такой большой группой, если
в ней будут еще и женщины и между участниками похода возникнут новые связи,