"Н.Я.Эйдельман. Последний летописец" - читать интересную книгу автора

надежды?"
Приближается возраст гибели Пушкина, герценовского кризиса. Как
спастись? Кто спасет? Друзья зовут в Петербург, но опасно: "близ царя, близ
смерти..."
Карамзин серьезно задумывается - не пуститься ли в новое путешествие,
по сравнению с которым европейский вояж 1789-1790-х годов пустяк: в Хили (то
есть Чили), в Перу, на остров Бурбон (нынешний Реюньон в Индийском океане),
на Филиппины, на остров Святой Елены (о котором до ссылки Наполеона почти
никто и не знал): "Там согласился бы я дожить до глубокой старости,
разогревая холодную кровь свою теплотою лучей солнечных; а здесь боюсь и
подумать о сединах шестидесятилетия".
Это строки из письма к Дмитриеву от 30 декабря 1798 года. Угадываем
тоску, которая гонит в теплые края из "павловских заморозков". С трудом
можем сегодня вообразить, что значило в ту пору отправиться на Филиппины или
в Хили - год на дорогу, десятилетия на разлуку.
Наконец, печалимся даже от случайного пророчества: седины
шестидесятилетия, будто Николай Михайлович точно знает, что проживет не 55,
не 65, но именно шестьдесят лет (без нескольких месяцев). Многие, видевшие
его в конце жизни, запомнят "благородную седину".
Историком еще не стал, а уж сделался провидцем. И предстоявшие
странствия точно определил. Только не в пространстве - по времени!
Неужели Рюрик, Иван Калита ближе, чем Перу или остров Бурбон?
Но чтобы пуститься в путешествие до конца жизни, до седин
шестидесятилетия, требовалось как можно быстрее одолеть самого себя. Николая
Карамзина. Отправить хандру прочь с уходящим XVIII столетием.


У 1800-го

"Поэт имеет две жизни, два мира; если ему скучно и неприятно в
существовании, он уходит в сторону воображения и живет там по своему вкусу и
сердцу, как благочестивый магометанин в раю со своими семью гуриями".
В карамзинской "стороне воображения" - огромные события, его
"французская революция", которой мы снова почти не видим, не слышим, только
удивляемся результату-тому, что выходит наружу, закрепляется печатным и
письменным словом. Революция, Париж, вчера столь удручавшие, столь
безнадежные, вдруг заняли свое место в таинственном пути человечества: снова
это вдруг, за которым, конечно, страдания, сотни книг и споров, отказ от
жизни...
"Как бы то ни было, доверенность к Провидению! Как говорит Карамзин и
как должен говорить всякий добрый человек. Если есть бог, то есть и душа,
вечность, бессмертье! А как не быть богу!"
В. А. Жуковский пересказывает Александру Тургеневу важную мысль
Карамзина. Карамзин верует - без ханжества, истовости, без "внешности". С
помощью разума, чувства и бога укрепляется в убеждении, что мир движется по
особым законам и нужно иметь к ним доверенность, не жалуясь и не радуясь
по-детски любому изгибу Провидения. Однако дадим слово и самому Карамзину.
"Я слышу пышные речи за и против; но я не собираюсь подражать этим
крикунам. Признаюсь, мои взгляды на сей предмет недостаточно зрелы. Одно
событие сменяется другим, как волны в бурном море; а люди уже хотят