"Н.Я.Эйдельман. Последний летописец" - читать интересную книгу автора

"пролил слезы", узнав о смерти Робеспьера. Сказано сильно, краски сгущены -
нет, Николай Михайлович не был революционером, но надеялся. Надеялся на
новую историческую весну, на быстрое, светлое торжество разума,
просвещения... Надеялся в хорошей компании - с Шиллером, Гете, Радищевым,
множеством лучших людей Европы. Но грохочут исторические громы; разлетаются
по Европе грозные парижские формулы:
"Свобода должна победить какой угодно ценой. Вы должны карать не только
предателей, но и равнодушных" (Сен-Жюст).
"Гражданин что сделал ты для того, чтобы быть расстрелянным в случае
прихода неприятеля?" (из надписей на якобинском клубе).
"Может, в нем произошла французская революция?" Оказалось, что история
не ходит путями сентиментального просвещения. Оказалось, что рай наступит не
завтра, даже не послезавтра. Оказалось, что надо многое пересмотреть, а
человеку сложившемуся, честному, убежденному это необыкновенно трудно. И
пока старые идеи утрачены, а новые не обретены-до тех пор неясно, как, зачем
жить? Честный мыспитель в эти переходные месяцы и годы максимально
беззащитен. Личные неприятности, которых прежде не заметил бы или
мужественно пережил, теперь, в период "потери смысла" (выражение Тынянова),
бьют наотмашь, насквозь, случается наповал. Именно так, полвека спустя,
другой русский писатель, разочарованный и потрясенный печальным, кровавым
исходом другой французской революции, окажется на краю пропасти, куда его
притом сталкивает запрет вернуться на родину, гибель жены, сына, матери;
разбилась первая жизнь Герцена, но выжил, устояли, сумел начать вторую, а с
нею - два главных дела: "Былое и думы", Вольную типографию.
"Непохожесть" Карамзина и Герцена тем более оттеняет сходство, подобие
обстоятельств. Герцен это заметит и процитирует строки, которые назовет
"выстраданными, огненными, полными слез": "Век просвещения! Я не узнаю
тебя!"
Кризис, духовная драма, настигает обоих близ 40-летнего рубежа; драма
личная - не замедлит.
1793. Смерть любимого друга-единомышленника Петрова. В деревенской
глуши на Карамзина нападают разбойники - он, чудом спасся (две легкие раны):
не окажись вблизи нескольких мужиков, кинувшихся на подмогу, окончилась бы
жизнь в июле 1794 года.
Любовь сначала счастливая - потом несчастная: не знаем даже ее имени.
Только несколько строк в письмах к Дмитриеву.
"Теперь главное мое желание состоит в том, чтобы не желать ничего,
ничего: ни самой любви, ни самой дружбу. Да, я люблю, если ты знать хочешь;
очень любил, и меня уверяли в любви. Все это прошло; оставим. Никого не
виню".
"Милая и несчастная ветреница скатилась с моего сердечного горизонта
без грозы и бури. Осталось одно нежное воспоминание, как тихая вечерняя
заря".
Слабеет зрение писателя, опасность слепоты. Тяжелейший упадок духа.
"Судьба моя во власти Провидения; мне не хотелось бы дожить до
старости. Лучше жить недолго, да умереть хорошо, то есть покойно, тихо, без
большого страдания...
Талант мой, как сибирский плод, недозрев, иссыхает... Все удовольствия
жизни истощил до последней капли... Я один в свете, как в пустыне...
Пора гасить свет, - но для чего сердце не теряет желаний с потерей