"Н.Я.Эйдельман. Последний летописец" - читать интересную книгу автора

престоле Павел; из тюрьмы и ссылки возвращены Радищев, Новиков с друзьями...
Но не успели обрадоваться, как-новые жесточайшие гонения на литературу и
литераторов...
"Век просвещения! Я не узнаю тебя - в крови и пламени не узнаю тебя".
Пугающие французские армии меж тем занимают Голландию, Италию, Египет,
а новый царь получает донос о "вредности для правительства безбожника
Карамзина". Расправа на этот раз могла быть скорой - позже Карамзин скажет,
что Павел лишил "награду прелести, а наказание - стыда...".
Черные облака все же пронеслись и на этот раз: граф Ростопчин, один из
главных павловских фаворитов, к писателю благоволит... Тем не менее, брату
сообщается, что о новом журнале "и думать нечего". Остаются переводы,
стихи - и то с опаскою; что, впрочем, не помешало Карамзину напечатать в
сборнике "Аониды" (на 1798-1799 гг.) стихи о Древнем Риме, но, понятно, не
только и не столько о Риме. Жесткие, горькие стихи:

Тацит велик; но Рим, описанный Тацитом,
Достоин ли пера его?
В сем Риме, некогда геройством знаменитом,
Кроме убийц и жертв, не вижу ничего.
Жалеть об нем не должно:
Он стоил лютых бед несчастья своего,
Терпя, чего терпеть без подлости не можно!

Эти строки вполне можно было понять и как программу бунтовщиков. По
мнению будущего историка, вряд ли стоит писать о тех, кто все "с подлостию"
терпит... И, если так, может быть, истина у французов, не стерпевших в
1789-м и после? Как известно, царица Екатерина, узнав о казни Людовика XVI,
слегла. Худо ей было, страшно.
Карамзину же - много хуже. Тем, кто с самого начала боялся разрушенной
Бастилии, ненавидел парижскую вольницу, тем жить теперь нелегко, но просто,
им ясно, кого любить, понятно, что ненавидеть. Но как быть тем, кто
надеялся, уповая на Париж первых трех лет революции, и ужаснулся от
следующих двух?

Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
И мы воскликнули: Блаженство.
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей.
Убийцу с палачами
Избрали мы в цари.
О ужас! о позор!

Пушкин, вечный Пушкин (который в эти дни еще не появился на свет), он
заставит своего Андрея Шенье в 1825 году произнести слова, немало
объясняющие и карамзинское - "Все худо!".
Декабрист Николай Тургенев позже вспомнит (в своем труде "Россия и
русские"), будто Карамзин был одно время на стороне санкюлотов и даже