"Н.Я.Эйдельман. Тайные корреспонденты "Полярной звезды"" - читать интересную книгу автора

коротко называл: общая молодость, общие воспоминания; эти люди помогли
романтической женитьбе Герцена. Много лет спустя он напишет:
"Такого круга людей, талантливых, развитых, многосторонних и чистых, я
не встречал потом нигде: ни на высших вершинах политического мира, ни на
последних маковках литературного и артистического. А я много ездил, везде
жил; революцией меня прибило к тем краям развития, далее которых ничего нет,
и я по совести должен повторить то же самое" (IX, 112).
Однако не все было просто и безоблачно между своими. Одной из причин,
ускоривших отъезд Герцена, были его разногласия с Грановским и некоторыми
другими друзьями. Грановский не принимал далеко идущих выводов Герцена и
Огарева, выводов, отрицающих личную религию и требующих коренного
общественного переворота. Письма Герцена из-за границы, а затем его
эмиграция углубили расхождения. Однако общего было еще много. Когда Михаил
Семенович Щепкин уговаривал Герцена бросить типографию, тот не соглашался,
молчал и жалел старика. "Он уехал; но неудачное посольство его все еще
бродило в нем, и он, любя сильно, сильно сердился и, выезжая из Парижа,
прислал мне грозное письмо. Я прочитал его с той же любовью, с которой
бросился ему на шею в Фокстоне8 и - пошел своей дорогой" (XVII, 273).
Когда была оказия, друзья писали Герцену. Герцен отвечал:
"Прощайте. За одно объятие, теплое, братское с вами отдал бы годы, так
бы один вечер провести вместе. Но влечет, куда не знаю... Но что бы ни было,
верьте в меня, любите меня. Прощайте..." (7 августа 1852 г., XXIV, 319).
От них, от "наших", Герцен ждал первой помощи (ясно понимая, впрочем,
что есть в России люди, которые идут дальше и решительнее и которые в свое
время тоже ответят).
"Пусть книги пришлют да стихи Пушкина", - просит Герцен Марию
Каспаровну Рейхель один раз, второй, третий... А Мария Каспаровна все
передает в Москву, но книг и стихов оттуда не шлют.
"Я шесть лет говорю всем отправляющимся - жалуется Герцен, - у
Христофорыча есть полный список запрещенных стихов Пушкина. Теперь знают в
Москве о типографии, - при выезде никого не осматривают" (XXV, 70).
Христофорыч - это Николай Христофорович Кетчер. Кетчер был не трус; к
нему в самые сумрачные годы тянулись молодые, которых привлекали его
своеобразный характер и темперамент, столь красочно описанные в "Былом и
думах". Однако и Христофорыч ничего не присылал. По субботам друзья обычно
собирались на Петровке у доктора Павла Лукича Пикулина.
"Сынишка" - величал хозяина старший годами Кетчер. "Мой родитель" -
отзывался Пикулин. Приходили все те же, только немного постаревшие. Герцен,
казалось, только что вышел и вдруг покажется в дверях...

Но кроме старинного состава (Щепкин, Корш, Кетчер, Грановский)
появляется и несколько молодых лиц, через Кетчера сдружившихся с остальными.
Один из них был Александр Николаевич Афанасьев, сын небогатого воронежского
чиновника. Преодолевая бедность, он заканчивает Московский университет. Ему
нет и тридцати, но он уже известный собиратель народных сказок и легенд
(столь популярных и поныне "Сказок" Афанасьева).
В то время, о котором мы говорим, Афанасьев был старшим
делопроизводителем Главного московского архива министерства иностранных дел,
(фактически вторым лицом в этом учреждении), где хранилось множество
важнейших и секретных государственных документов. В дальнейшем нам не раз