"Б.Ф.Егоров. Художественная проза Ап.Григорьева" - читать интересную книгу автора

форме. Но было и серьезное следование Герцену. Нельзя ведь забывай что
именно к концу 50-х-началу 60-х гг. отношение Григорьева к Герцену сильно
меняется, становится почти апологетическим (полемика, упомянутая Громовым,
велась раньше). Это видно не только по измененным оценкам известного романа
"Кто виноват?" в печатных критических статьях (прежде именно "Кто виноват?"
был. главным объектом критики), но и по бесцензурным характеристикам. -
Григорьев писал к И. С. Тургеневу 11 мая 1858 г.: "Скажите Александру
Иванович; (Герцену, - Б. Е.), что сколько ни противны моей душе его
цинически отношения к вере и бессмертию души, но что я перед ним как перед
гражданином благоговею, что у меня образовалась к нему какая-то страстная
привязанность. Какая благородная, _святая_ книга "14 декабря"!.. Как тут все
право, _честно_, достойно, взято в меру". {Материалы, с. 236 а.} А в
упоминавшемся уже письме к Е. С. Протопоповой от 26 января 1859 г. он
называет идеи Герцена "смело и последовательно высказанным исповеданием
того, чем некогда жили как смутным чувством мы все". {Материалы, с. 239.}
Подобные отзывы о Герцене содержатся и в тексте воспоминаний Григорьева:
"...гениально остроумный автор писем о дилетантизме в науке", в том числе и
отзывы именно о "Былом и думах": "Один великий писатель в своих
воспоминаниях сказал уже доброе слово в пользу так называемой дворни и
отношений к ней, описывая свой детский возраст" (с. 69, 15-16).
Есть сведения, что Григорьев приобретал продукцию лондонской типографии
Герцена, не только пребывая за рубежом, но и в России: агент III отделения
доносил начальству 30 января 1861 г., что критик "иногда дает читать
знакомым запрещенные книги, печатаемые за границею". {Центральный гос.
исторический архив в Москве, ф. 109 (III отделение), секретный архив, он. 1,
Э 1971, л. 9.} Курьезно, что царская охранка получила анонимный донос на
Григорьева - якобы он организует политический заговор! Поэтому за ним и была
установлена тайная слежка. Лишь после того, как несколько агентов в течение
месяца следили за каждым шагом и словом Григорьева и убедились в абсурдности
доноса (самая большая вина подозреваемого выражалась в чтении нелегальных
книг - но тогда все их читали!), надзор был снят.
Нужно, конечно, учитывать что Григорьеву был чужд атеизм Герцена, его
социально-политический радикализм, но зато были исключительно близки и
страстные протесты Герцена против любого мракобесия, и его восторженное
отношение к мужественным деятелям декабризма и страшного последекабрьского
периода, и преклонение перед русским народом, и его художественный талант, и
конечно же - благородная, стойкая, трагическая фигура самого автора.
Знаменитая книга "Былое и думы" оказала глубокое воздействие на воспоминания
Григорьева, прежде всего своим изумительным сплавом лиризма и историзма.
Лиричен, "субъективен" Григорьев был и сам достаточно, здесь для него
не было необходимости в заимствовании, но историзма его литературным трудам
в 50-х гг. явно не хватало. И углубление его исторического мышления в начале
60-х гг. происходило, наряду с другими "веяниями" эпохи, и под воздействием
"Былого и дум". Большая, по сравнению с предшествующим десятилетием,
историчность оценок заметна, например, в его критических статьях, и особенно
- в статьях ретроспективных, историко-литературных, посвященных 30-40-м гг.
XIX в.: Григорьев в журнале Достоевских "Время", незадолго до своих
воспоминаний, публикует целую серию статей, которая впоследствии H. H.
Страховым была озаглавлена "Развитие идеи народности в нашей литературе со
смерти Пушкина", - "Народность и литература", "Западничество в русской