"Б.Ф.Егоров. Художественная проза Ап.Григорьева" - читать интересную книгу автора

Григорьева, очевидно, в Оренбурге, куда он попал после бурных перипетий за
границей, после петербургских трехлетних мытарств и путешествия через всю
европейскую Россию. В письме к H. H. Страхову от 19 января 1862 г. он
поделился своим замыслом: "Провинциальная жизнь, которую наконец я стал
понимать, внушит мне, кажется, книгу вроде "Reisebilder", под названием
"Глушь". Подожду только до весны, чтобы пережить годовой цикл этой жизни.
Сюда войдут и заграничные мои странствия, и первое мое странствие по России,
и жажда старых городов, и Волга, как она мне рисовалась, и Петербург издали,
и любовь-ненависть к Москве, подавившей собою вольное развитие местностей,
семихолмной, на крови выстроившейся Москве, - вся моя нравственная жизнь,
может быть... В самом деле - хоть бы одну путную книгу написать, а то все
начатые и неоконченные курсы!". {Воспоминания, с. 491. Ср. с записью
Григорьева студенческой поры: "Мне кажется, что до сих пор мало обращали
внимания на путешествия. Рассказывая о том, что видел, передавая свои
впечатления о виденном, человек дает догадываться о своих воззрениях: может
быть, изуча внимательнее паломника Даниила, мы найдем в нем характер русских
XIII столетия (Лекция Погодина, 1840 г, Окт. 10)" (Материалы, с. 312).}
Просьбы-"вызывания" M. M. Достоевского, о которых Григорьев пишет в
своих воспоминаниях, наверное, относятся уже к возвращению Григорьева в
Петербург летом 1862 г.: как видно, замысел расширился, и писатель решил
начать с самого раннего детства.
"Reisebilder", упоминаемые Григорьевым в письме к Страхову, - это
известные "Путевые картины" Г. Гейне. Воздействие метода и стиля гейневских
очерков и мемуаров на европейскую литературу бесспорно, но меньше всего,
пожалуй, они повлияли на автобиографическую прозу Григорьева: последнему
была весьма чужда злая, разящая, разрушающая ирония Гейне, которую русский
критик истолковывал как необычайно талантливую, имевшую законный успех
благодаря "болезненной" эпохе романтизма, но иронию без основы, корней, без
веры, так как автор - космополит и "вечный скиталец". {См.: Григорьев Ап.
Генрих Гейне. - Рус. слово, 1859, Э 5, отд. III, с. 15-28. Лишь в ранней
прозе Григорьева можно обнаружить прямые следы влияния Гейне. См.: например,
почти гейневский стиль при описании детства Званинцева и Мари (повесть "Один
из многих", с. 206-207).}
Можно говорить лишь о преломленном влиянии Гейне на григорьевскую
прозу: Гейне, несомненно, оказал воздействие своими очерками и мемуарами на
"Былое и думы" Герцена, а это произведение было явно в поле зрения
Григорьева, когда он трудился над книгой "Мои литературные и нравственные
скитальчества". П. П. Громов остроумно предположил, что "сам замысел книги
во многом обусловлен полемическим заданием противопоставить изображению
процесса идейного формирования под воздействием русской действительности
борца-революционера, в "Былом и думах" совершенно иное освещение (в особой
художественно форме, во многом близкой - хотя и в порядке отталкивания - к
стилистике гениальной книги Герцена) того же или очень близкого отрезка
русской действительности. Если вспомнить, что Григорьев в своих работах
часто полемизировал с Герценом, то такая трактовка его художественных
мемуаров может оказаться вполне правдоподобной". {Громов П. П. Аполлон
Григорьев. - В кн.: Григорьев Ап. Избр. произв. Л.: 1959 (Б-ка поэта.
Большая серия), с. 62-63.;}
В общих чертах эта трактовка имеет основание, в самом деле,
"отталкивание" от "Былого и дум" у Григорьева было - и в содержании, и в