"Иван Ефимов. Не сотвори себе кумира " - читать интересную книгу автора

сказанные ими в первые часы мое! тюремной жизни. Который-то из них упомянул
о "собачей стойке". Тогда я все эти разговоры о гестаповских методах
следствия воспринял как человек, всю жизнь выпевший одну сторону медали, не
думая об обратной. "Собачью стойку" среди прочих элементарно грубых способов
следствия надо считать самым простым и вместе с тем самым результативным
способом сломить волю. Удобство его для истязателей состояло в том, что этот
метод не оставлял никаких следов насилия на случай возможных проверок по
жалобам. А результат его в большинстве случаев был положительным:
подследственный подписывался под любым придуманным для него обвинением...
Я не знал, что делать. Есть ли какой-нибудь способ для избавления от
мук, помимо подписания ложных показаний? Я ломал голову в мучительных
раздумьях, пока наконец не вспомнил о голодовке, успешно применявшейся
русскими революционерами.
Ведь если эти звери грозят смертью, то не все ли равно, сколько дней я
еще проживу? И не лучше ли умереть, не сподличав против самого себя? Что
такое голодовка для заключенного? Это его последний и единственно возможный
протест против безумного извращения следственной практики.
Чьей практики? Практики советских органов? Неужели советских? Чем-то
все это напоминает фашистскую практику, если верить нашей прессе и книжкам о
фашизме. А может, какие-то бандиты из Наркомвнудела узурпировали Советскую
власть и тайно совершили государственный переворот, уничтожив всех, кто
установил ее и отстоял? Но как же они тогда прикрываются и клянутся именем
Сталина?
После этих раздумий я отказался утром принимать пищу и объявил
голодовку, а через какое-то время был вызван к начальнику тюрьмы и от него
угодил в одиночку - камеру " 96.
...Жизнь в тюрьме идет своим чередом. В первый день моего одиночества,
то есть наутро, пожилой надзиратель открыл дверь и, поглядев на меня,
негромко сказал:
- Выходите на оправку.
Нехотя поднимаюсь со своего "пуховика" и выхожу на галерею. Она против
моей двери углом поворачивает к туалетам, но по нашей стороне в нужник я иду
один. На противоположной стороне второго и третьего этажей, соблюдая строгую
очередность, торопятся в свои туалеты заключенные. Этажные надзиратели
выпускают на оправку только по одному. Это делается для того, чтобы
заключенные разных камер не перезнакомились друг с другое и не обменялись
новостями.
Под бдительным оком надзирателя я добираюсь до нужника, смачиваю под
краном все еще воспаленное лицо холодной водой и, не вытираясь, поскольку
нечем, волочусь обратно, за непроницаемую дверь.
В тот день меня никто не трогал.

Еще один допрос

Внезапный лязг железной двери после полуночи и голос надзирателя
пробудили меня от тяжелого сна.
- Поднимайтесь, Ефимов!
- Куда подниматься? Кто вызывает?
- К следователю на допрос.
- Но я объявил голодовку!