"Игорь Ефимов. Таврический сад" - читать интересную книгу автора

смелости и смотрел на ребят: понимают ли они, какой я отчаянный герой, чуть
не погиб из-за своего героизма. Да разве они скажут, сознаются когда-нибудь
вслух. Нет, ни за что.


ГЛАВА 5. КТО ГЛАВНЕЕ


Но Бердяю чем-то не понравилось мое колесо. Он сказал, что оно хотя и
синее, но вовсе не цветное, а стальное (это сталь так посинела в огне), и
толку от него - как от сгоревшей свечки, или выеденного яйца, или галоши с
дыркой. Однако он нас ничуть не ругал, а, наоборот, еще рассказал несколько
историй из своей трудной жизни - о том, например, как его чемодан свалился
под поезд и как одна знакомая женщина подожгла ему ватник. Мы тоже
рассказали, как и где искали цветные металлы и как за нами гнались, и он нас
отлично слушал - поднимал свою удивленную бровь и вскрикивал, как на
стадионе. Ему все можно было рассказывать, он не лез с замечаниями и не
закатывал глаза; мол, как вам не стыдно, пионеры, называется, школьники, и
все такое. Он был очень тактичный человек, Бердяй. Как равный товарищ.
Когда мы вышли от него во двор, там стояли Сморыгин и его дружок с
двойным именем Сережа-Вася.
- Эй ты, иди-ка сюда! - закричал Сморыгин, и я понял, что "эй ты" - это
я.
Я побежал к ним так, будто они собирались мне что-нибудь дарить,
самокат, например, или перочинный нож. Ничего хорошего от них нельзя было
ждать, их все у нас не любили и боялись, а им это очень нравилось. Они
нарочно ходили согнувшись и курили все время, и кепки натягивали на самые
глаза, чтобы их пуще боялись, видели бы сразу, какие они отчаянные и на все
согласные. Посмотришь - и страх берет. Жуткие типы. А я к ним бежал и просто
замирал от счастья, что меня позвал сам Сморыга. То есть и страшно, конечно,
было тоже, так страшно, что на полдороге я даже подумал: "Может, повернуть?
Зачем я к ним бегу, зачем подчиняюсь? Вот остановлю сейчас одну ногу, потом
другую и поверну". Но ноги не останавливались, и я решил: "Ну ладно, в
следующий раз уж точно не подчинюсь, не побегу, как дрессированный. Пусть
позовут как следует или даже сами подходят. Если уж я им так нужен".
Сморыга поднес к самому лицу коробок и вдруг чиркнул спичкой. Будто
хотел посветить. А чего тут светить, когда солнце на улице? Я отшатнулся, но
он меня придержал за пальто и опять поднес спичку к самому лицу.
- Этот? - спросил он у Сережи-Васи.
- Он самый, - ответил тот. - Его работа.
Тогда Сморыга задул спичку, спрятал ее назад в коробок и вдруг что есть
силы ударил меня прямо в лицо. И я упал. Но не заплакал - это я точно помню,
что не заплакал. Я сидел на снегу и сосал во рту оторвавшийся лоскуток кожи
(он был очень соленый), а Мишка и Толик Семилетов кричали издали:
- За что? Чего дерешься? Вот получишь еще! Сморыга им не отвечал, а
Сережа-Вася крикнул:
- Он знает, за что. За ледышку. Будет знать, как ледышку людям
подкладывать - всю одежу замочил.
Тогда я все понял и сказал:
- За ледышку это много. Так нечестно. Я тебе сдачи дам, ладно, Сморыга?