"Игорь Ефимов. Неверная " - читать интересную книгу автора

Хотела бы я Вашей судьбы?
Наверное, нет. Но о чем бы мечтала: с таким же достоинством пронести
сквозь всю жизнь крест нашего общего недуга. Недуга столь скрытого, что у
него до сих пор нет названия. Человека, не слышащего звуков, мы называем
глухим. Не отличающего свет от тьмы - слепым. Не отличающего одну краску от
другой - дальтоником. А как назвать человека, не испытывающего ревности?
Порченым? Выродком?
Да, как Вы были правы, не поддаваясь, не уступая целых пять лет
ухаживаниям Некрасова! Вы, видимо, угадывали, предчувствовали, что для него
ревность - чуть ли не главная пьянящая добавка к вину любви. Сколько раз это
слово мелькает в его стихах и письмах. Корней Чуковский в своей статье о Вас
вывалил целую корзинку отысканных им примеров: "ревнивое слово", "ревнивые
мечты", "ревнивая боязнь", "ревнивая печаль", "ревнивая тревога", "ревнивая
мука", "ревнивая злоба". "Он был словно создан для ревности: замкнутый,
угрюмый, таящийся".
Но с другой стороны, как же этот ревнивец принял ситуацию вашей жизни
втроем? В одной квартире, увлеченно занятые общим делом - созданием
"Современника". Ведь Панаев продолжал любить Вас до самой смерти. И Вы
испытывали к нему самые теплые чувства. Те страницы, где Вы описываете, как
он звал Вас уехать с ним в деревню, - не могу их забыть. И мог ли Некрасов,
уезжая по делам, засиживаясь в клубе за картами, быть абсолютно уверен,
что...
А вдруг, думала я, Иван Иванович Панаев был такой же, как Вы и я? Вдруг
он тоже не имел, не знал, не понимал, что это такое - верность-неверность?
Ведь он заводил романы на стороне много раз уже в первые годы брачной жизни
с Вами, но любить не переставал - и Вы все прощали ему. Быть вместе с
любимым, совсем-совсем вместе, так чтобы ни тесемки, ни ленточки, ни сорочки
не осталось разделять нас, - мы понимаем, какая это радость, какое счастье.
Но какой ущерб понесет наша радость, если мы узнаем, что наш возлюбленный
вчера пережил, испытал нечто похожее с другой? С другим? Этого мы понять не
в силах.
А ревнивец понимает. Или делает вид. Он заявляет, что ему непереносима
даже мысль об "измене". Алеко достает нож, Арбенин подсыпает яд в мороженое,
Позднышев сжимает рукоятку кинжала (при том, что жену не любит, почти
ненавидит), Отелло проверяет, прочитаны ли Дездемоной вечерние молитвы. И
знаете, именно здесь, именно когда я вчитывалась, вглядывалась в судьбу
вашего треугольника, меня пронзила кощунственная догадка: а вдруг ревнивцы
притворяются ?
Нет, конечно, их боль и горечь неподдельны. Но не может ли быть, что
эта боль и горечь вырастают просто из черной зависти? К чему? К нашей
способности любить! Да-да - вдруг не мы обделены ревностью, а они обделены
любовью? Их крохотное "люблю" легко вытесняется жирным "владею". И
возмущаются они не ущербом, нанесенным их чувствам, а ущербом, нанесенным
правам собственника. Это они, обуреваемые жаждой господства, жаждой мести за
свою обездоленность, выстроили тюрьму принудительного монопольного брака,
они раздувают ужас перед "изменой", они выжигают красную букву позора на
наших лбах.
Мы-то знаем, что завоевать любовь легче всего любовью же. А что делать
человеку, если у него сердце пусто, как карман бедняка, и платить нечем? Ему
ничего не остается, как предъявлять ту валюту, какая есть: страдания