"Евгений Эдин. Вирус Пельдмана " - читать интересную книгу автора

шляпа? Дайте мне шляпу - я готов надеть ее на свою седую голову и снять ее
перед вами.
- Не стоит. - Мне совсем не хотелось, чтобы Пельдман снимал передо мной
свою седую голову. - И, конечно, я не согласен с вашей...
- Ну, как хотите. Итак, "Кризис Тарзана" - дерьмо. Вы можете писать не
столь натужно, выспренно и искусственно. Глупая игра слов, загадки по
тексту, которые неохота отгадывать. Извращения и жестокость, от которых
тошнит... А ведь вы, дорогой мой, начинали как юный Стриндберг. Свежесть,
внятность, простота формы...
- К тому времени я не читал Стриндберга. Хотя это, наверное, общая
отговорка.
- Во-от! Вы сказали о-о-очень важную вещь. Вы! Не читали! Стриндберга!
Но! - Пельдман склонил голову набок и посмотрел на меня дикими глазами. - Но
все, включая меня, затюкали вас сходством. И вы не смогли защититься. А как?
Это - история... Так вот, Леонид, это не только ваша личная трагедия. Это
трагедия целых поколений литераторов - умирающая от ожирения литература, в
которой уже нет ни свободных тем, ни свежих образов. В чем вы виноваты?
Молодой, талантливый... Не менее талантливый, а может и более, но...
оказывается, примерно такие уже были.
- Моше Исмаилович...
- Узнав о неизвестном предшественнике, вы со страхом ищете у него ваши
родные, выстраданные обороты, сюжеты... И вот, во мгновение ока, вы ни с
чем! Вас обобрал Лев Толстой! Эдгар По! Гамсун и Джойс! Который, впрочем, и
есть самый большой вор... Обобрали коварно, из прошлого, подставив вас, все
перевернув с ног на голову...
- Моше Исмаилович... - я пытался отстраниться от приближающегося лица,
но на меня все-таки попали брызги.
- Сделав вас вором и обезьяной! Хотите банан, Леонид? Вы все имеете
свои бананы, вот что я скажу, дорогой мой. Только лучшие имеют лучшие
бананы, вроде премии конгресса... Вспомните: когда я сравнил вас со
Стриндбергом, вы не кинулись отыскивать и сравнивать, нет? Вы бледнели и
зеленели, мальчик, мнивший себя талантом, - да? Оригиналом - да? А
оказавшийся - так, копией... Точнее, станком для производства копий.
Пельдман наконец-то отодвинулся. Посматривал довольным стервятником.
- Ну уж и копией... Это был чистый импринтинг, - я утерся. - Чистейший.
- Импринтинг... Именно что копией! Поэтому следующий роман вы писали с
целью максимально уйти от своего стиля, который оказался не единственным,
да, не оригинальным... И вляпались в стилистику Беккета тире Пруста. А какую
муру написали! Ну, по совести? Муру ведь! Лишь бы не быть подражателем.
- Вижу, вас не переубедить, - я развел руками. - Пусть будет мура и
Беккет. А заодно и Чехов с Лимоновым. И Маркс с Энгельсом.
Я посмотрел на часы.
- Не обижайтесь, не обижайтесь, на правду не обижаются. А ведь вы бы
могли написать о зарождении первого чувства, о смерти чувства последнего...
О войне, о возвращении, о Боге...
- Это все уже было... сюжеты Борхеса, - сказал я.
- Знаю, дорогой, знаю. - Пельдман, поставив брови домиком, допил свой
бокал. Посмотрел на дно, повертел, поставил на стол. - Абсолютно все было,
нечего и спорить. Вот поэтому, Леонид, моя цель - молодая кровь. Полная
замена застоявшегося киселя, борьба с холестериновыми бляшками, которые