"Умберто Эко. Эволюция средневековой эстетики" - читать интересную книгу автора

проявлениях, теории были призваны оценить и направить так, чтобы внимание к
вещам, познаваемым чувствами, ни в коем случае не шло вразрез с
устремлениями духовными3.
Думать о Средневековье как об эпохе моралистического отрицания
прекрасного, чувственно познаваемого может только человек, весьма
поверхностно знакомый с текстами и совершенно не понимающий средневекового
менталитета. В подтверждение этих слов нелишним будет указать на отношение к
красоте средневековых мистиков и аскетов. Бесспорно, вне зависимости от
эпохи даже аскеты ощущают притягательность земных радостей и исходящего от
них соблазна. Более того, они воспринимают эти позывы сильнее, чем все
прочие: именно на контрасте между восприимчивостью к земному и устремлением
к сверхъестественному основана драма дисциплины. Когда дисциплина одерживает
верх, индивидуум, умиротворив свои чувства и подчинив их контролю, обретает
возможность созерцать вещи мира сего безмятежным взором и оценивает их со
снисхождением, которого лихорадка аскетической борьбы ему прежде не
позволяла. В истории средневекового аскетизма и мистицизма можно найти
немало примеров этих двух психологических состояний, а заодно и целую серию
интересных свидетельств, отражающих бытовые стороны эстетической
восприимчивости.
2. В XII веке цистерцианские и картезианские монахи вели острую
полемику против роскоши и употребления изобразительных средств при украшении
церквей: шелк, золото, серебро, цветные витражи, скульптуры, живопись, ковры
строго осуждались уставом цистерцианцев4. Св. Бернард, Александр Некам, Гуго
из Флавиньи пылко обрушиваются на все излишества, которые отвлекают верующих
от благочестия и молитвенного сосредоточения. Но, осуждая, они не отрицали
красоты декора. Более того, ополчились против красоты именно потому, что
признавали ее необоримую притягательность, неуместную в пределах святыни.
Гуго из Флавиньи говорит в этой связи об "удивительном, но порочном
наслаждении". Порочное ( perversa ) здесь, как и у прочих ригористов,
продиктовано причинами как моральными, так и общественными - иначе говоря, у
нас спрашивают, подобает ли пышно украшать церковь, ежели сыны Божьи живут в
бедности, и гнев полемистов направлен именно на это. Но удивительное ( mira
) свидетельствует о бесспорном признании того, что эти украшения обладают
эстетическими качествами.
Св. Бернард, объясняя, от чего отказываются монахи, отрекаясь от
светской суеты, подтверждает, что подобный душевный настрой распространялся
и на красоты мира сего в целом: "Мы же, удалившиеся от мира, ради Христа
отказавшиеся от всех внешних прикрас, считаем все прекрасное на вид,
услаждающее слух, нежно пахнущее, сладкое на вкус, приятное на ощупь - одним
словом, все плотские удовольствия нечистотами"5. Он вполне по-человечески и
самым живым образом осязает, гневно отвергая и проклиная те самые вещи, от
которых отрекается. Он испытывает нечто подобное сожалению, мужественно
справляясь с ним благодаря упорству аскета. На другой странице "Апологии к
Вильгельму" ("Apologia ad Guillelmum") эстетическая чувствительность автора
присутствует еще более явно. Ополчившись против слишком обширных и
загроможденных скульптурами храмов, св. Бернард рисует нам образ церкви "в
стиле клюнийского храма" и романской скульптуры. Написанное им представляет
собою образец описывающей критики. Изображая то, что осуждает, он
демонстрирует, насколько парадоксальным было его негодование. При всем этом
он умудрился весьма тонко и глубоко проанализировать вещи, на которые не