"Феликс Дымов. Эхо" - читать интересную книгу автора

Но сердце, которого Юрка не мог добиться при жизни, он завоевал именно
теперь, потому что только теперь окончательно и навсегда вошел в ее
память. И в память всех троих. Общее, не щадя и не раня, выкристаллизовало
легкие женские слезы, сблизило их - и уже оттолкнуло одну от другой.
Потому что и любовь его была непохожей у каждой...
Эльдар коснулся набухших ресниц, влажными пальцами стиснул Юркин локоть.
Через сорок дней были поминки. Эльдар сдержанно относился к публичным
доказательствам любви верующих к неизвестному и чужому им богу. Причуды
Юриных родителей он терпел потому, что прежние друзья понемногу забыли
этот некогда кипевший и беспорядочный дом. Бармин остался почти
единственным, кто еще заходил, неизменно представляя себе, как бы сам Юрка
иронизировал над потусторонними игрищами вокруг собственного имени... Не
хотелось извести в себе живого и беспокойного друга. И Юрка, слава памяти,
уже подавил похоронные воспоминания и становился тем живее, чем более
тускнел и превращался в склеп бывший его дом. Впрочем, Элька не осуждал,
не смел осуждать тех, кто пытался скрыться от гибели единственного сына за
утешительный, привычно-безразличный говорок кладбищенских старушек, за
равнодушную истовость молитв, за цепкую родственность прикоснувшихся к
смерти.
Да и как было не простить Екатерину Ивановну, почти ослепшую за сорок дней
горя, ссохшуюся, пергаментно-безликую, с негнущимися ручками перед грудью
и вспухшими, растопыренными, словно оголенные корни, пальцами? Они будто
бы просились в землю, и Эльдар чувствовал, как смерть протаптывает к ней
свою тропинку. Об этом догадывался и Юркин отец и при ней, еще не умершей,
сажал возле себя за скорую жену плотную сноровистую женщину, недавно
схоронившую дочь. Они и познакомились у соседних могил...
Стесняясь за столом своего крупного сильного тела, Эльдар, как все, бросил
на тарелку ложечку кутьи. Превозмогая отвращение, выловил из сладкой
водички несколько рисинок, вытерпел их пресное прикосновение к языку.
Юркин отец суетливо перекрестился. Старушки - глуховатые, громкие, с
подчеркнуто экономными всезнающими движениями и поджатыми губами -
вкрадчиво поднимали полные рюмки. Пригубив, заученно шептали: "Да будет
земля ему пухом". И затем долго безвкусно жевали водку запавшими
сморщенными ртами. Отрывочные, понятные только им фразы больно врывались в
сознание Бармина.
- Посижу в Юриной комнате, - сказал он, выходя из-за стола.
Голоса в Юрину комнату доносились смутно. Из угла валились на Эльдара
сверлящие взгляды святых. Лампады нехотя уступали в силе слабой
электрической лампочке. На золоте Библии неаккуратной стопкой лежали
тетрадные листы в клеточку с переписанными детским почерком молитвами.
Из-за стеллажного стекла подслеповато щурились корешки книг, среди которых
было потерянное теперь навсегда кое-что и из их с Таней библиотеки.
Пишущую машинку небрежно стягивала поперек клавиш черная креповая лента.
А перед увеличенной Юркиной фотографией стояли чашка черного кофе, кусок
торта на тарелочке, давно сгнившее яблоко, подернутый плесенью хлеб и
блюдечко с подтаявшим, смазанным горчицей студнем. Сбоку в стакане пыжился
пучок шелестящих раскрашенных бессмертников.
Эльке Бармину стало мучительно стыдно. Бедный Юрик! Ему, боровшемуся с
лицемерием, ему, помчавшемуся однажды в Разлив переночевать в брошенном
доме, где, по слухам, завелись привидения, ему, над чьим столом и сейчас