"Фридрих Дюрренматт. Судья и палач [D]" - читать интересную книгу автора

передышки жуя, жадно поглощая дары этого мира, непрерывно работая
челюстями, словно дьявол, утоляющий неутолимый голод. На стене плясала,
увеличенная вдвое, дикая тень его фигуры, отражая сильные движения его
рук, наклон головы, подобно танцу торжествующего негритянского вождя. Чанц
с ужасом следил за жутким представлением, даваемым этим смертельно больным
человеком. Он сидел неподвижно, не притрагиваясь к еде, не взяв ни кусочка
в рот, даже не пригубив стакана.
Берлах велел подать себе телячьи отбивные, рис, жареную картошку,
зеленый салат и шампанского. Чанц дрожал.
- Вы притворяетесь, - прохрипел он. - Вы не больны!
Берлах ответил ему не сразу. Сначала он засмеялся и занялся салатом,
смакуя каждый листик в отдельности. Чанц не решался вторично обратиться с
вопросом к жуткому старику.
- Да, Чанц, - произнес, наконец, Берлах, и глаза его дико засверкали. -
Я притворялся. Я никогда не был болен, - и он сунул себе кусок телятины в
рот, продолжая есть, безостановочно, ненасытно.
И тут Чанц понял, что попал в коварную ловушку и теперь она
захлопнулась. Он покрылся холодным потом. Ужас охватывал его все сильней.
Он понял свое положение слишком поздно, спасения не было.
- Вы все знаете, комиссар, - произнес он тихо.
- Да, Чанц, я все знаю, - произнес Берлах твердо и спокойно, не повышая
голоса, словно речь шла о чем-то второстепенном. - Ты убийца Шмида. -
Потом он схватил бокал шампанского и опорожнил его единым духом.
- Я всегда чувствовал, что вы это знаете, - простонал он еле слышно.
Старик и бровью не повел. Казалось, его ничего больше не интересует,
кроме еды; немилосердно наложил он себе вторично тарелку риса, полил его
соусом, взгромоздил сверху телячью отбивную. Еще раз Чанц попытался
спастись, дать отпор этому дьявольскому едоку.
- Ведь пуля, сразившая Шмида, из того револьвера, который нашли у
слуги, - упрямо заявил он.
Но в голосе его звучало отчаяние.
В прищуренных глазах Берлаха блеснули подозрительные молнии.
- Вздор, Чанц. Ты отлично знаешь, что твой револьвер слуга держал в
руке, когда его нашли. Ты сам сунул его убитому в руку. Лишь открытие, что
Гастман был преступником, помешало разгадать твою игру.
- Этого вы никогда не сможете доказать! - отчаянно сопротивлялся Чанц.
Старик потянулся на стуле, уже не больной и слабый, а могучий и
спокойный, воплощение нечеловеческого превосходства, тигр, играющий со
своей жертвой, и выпил остаток шампанского. Потом он велел неустанно
сновавшей взад и вперед служанке подать сыр; с сыром он ел редиску,
соленые огурцы, мелкий лук. Все новые и новые блюда поглощал он, словно в
последний раз, в самый последний раз отведывал то, что дарит земля
человеку.
- Неужели ты все еще не понял, Чанц, - сказал он наконец, - что ты уже
давно доказал мне свое преступление? Револьвер был твой: ведь в собаке
Гастмана, которую ты застрелил, чтобы спасти меня, нашли пулю от того же
оружия, которое принесло смерть Шмиду: от твоего револьвера. Ты сам
представил нужные мне доказательства. Ты выдал себя, когда спасал мне
жизнь.
- Когда я спасал вам жизнь! Вот почему я не обнаружил потом этой твари,