"Маргерит Дюрас. Месье X, именуемый здесь Пьер Рабье " - читать интересную книгу автора

я никогда не пила так: едва он наполнит бокал, как я залпом осушаю его. Я
говорю:
- А для меня новости хорошие.
Я смеюсь. Это из-за вина. Ясное дело, из-за вина. Я уже не могу
остановиться, перестать пить. Он смотрит на меня. Наверно, таким будет его
предсмертный взгляд. Уже он отделяется от всех, словно осененный нимбом, и
неотвратимо становится тем героем, каким будет на скамье подсудимых.
- Однажды, - говорит Пьер Рабье, - я должен был арестовать евреев, мы
вошли в квартиру, там никого не было. На обеденном столе лежали цветные
карандаши и детский рисунок. И я ушел, не дожидаясь возвращения этих
людей. - Он даже говорит, что если бы узнал, что меня должны арестовать, то
предупредил бы. Уточняю: в том случае, если бы арест поручили не ему, а
кому-то другому. Будучи абсолютно равнодушным к человеческой боли, он время
от времени позволяет себе роскошь сострадания: мы, еврейский малыш и я,
обязаны ему жизнью.
Я опять смотрю на него, под действием вина я делаю это все чаще и чаще.
Он говорит о Германии. Меня изумляет его вера. Она совершенно непостижима,
особенно для нас, побежденных французов. Я говорю ему:
- Это конец, конец. Через три дня Монтгомери будет в Париже.
- Вы не понимаете. Это невозможно. Наши силы неисчерпаемы. Только немцы
могут это понять.
Он умрет, потому что этого требует высшая справедливость. Так будет
написано в газетах. Я говорю себе: он умрет через три дня, ночью. Я хорошо
помню, что обратила внимание на его новую рубашку. Он был в
светло-коричневом костюме. Рубашка была в тон, золотисто-бежевая, со стоячим
воротником. Мне даже стало жаль этой новой рубашки, которая оказалась на
приговоренном к смерти. Потом я подумала, глядя на него и изо всех сил
стараясь внушить ему мою мысль: "Говорю тебе, не покупай сегодня новые
туфли, потому что они не понадобятся тебе". Но он не слышит. Я думаю, что он
лишен способности слышать мысли, что он вообще ничего не может, ему остается
лишь умереть.
Я думаю, что он заставляет меня так много пить от отчаянья, что он в
отчаянье из-за их поражения, хотя сам, как ни странно, не сознает этого. Он
думает, что спаивает меня для того, чтобы попытаться заманить в отель. Но он
еще не знает, что сделает со мной в этом отеле, потащит ли в постель или
убьет. Он говорит:
- Это ужасно, вы еще похудели. Я не могу этого вынести.
В то утро я со всей отчетливостью чувствую, что этот человек,
преследующий евреев и отправляющий их в крематории, мучается, глядя на меня,
что ему невыносим вид женщины, которая худеет и страдает, коль скоро это
происходит по его вине. Он часто говорил мне, что, если бы знал заранее, не
арестовал бы моего мужа. Каждый день он решал мою судьбу и каждый день
говорил, что, если бы знал, моя судьба оказалась бы другой. Но как бы то ни
было, тогда и теперь моя судьба в руках Рабье. Его власть - прерогатива
полицейской функции. Но обычно полицейские не поддерживают отношений со
своими жертвами. Он же, встречаясь со мной, постоянно получал подтверждение
своей власти и тайно наслаждался этим, укрывшись в тени своих действий.
Я вдруг чувствую, что в ресторане царит жуткий страх. Я заметила этот
страх, когда мой собственный страх рассеялся. В ресторане человек
сорок-пятьдесят, и всем им в ближайшие дни угрожает смерть. В воздухе уже