"Маргерит Дюрас. Месье X, именуемый здесь Пьер Рабье " - читать интересную книгу автора

Лишь весной все откроется.
Германия теряет свои завоевания, но ее территория остается пока
нетронутой. О нацистских зверствах еще ничего не известно. Мы боимся лишь,
что пленные и депортированные могут пострадать в чудовищном хаосе уже
близкого разгрома. Мы еще не обременены знанием того, что происходило в
Германии после 1933 года. Человечество, можно сказать, еще не вышло из
детства и пребудет в чистоте неведения еще несколько месяцев. Правда о том,
на что способен Человек, еще не раскрыта. Я во власти элементарных чувств, и
ничто не может замутить их прозрачной ясности. Мне стыдно, что я сижу с
гестаповцем Пьером Рабье, но мне так же стыдно, что я лгу этому гестаповцу,
этому охотнику на евреев. Я стыжусь даже того, что мне, возможно, придется
умереть от его руки.
Дела у немцев плохи. Ночью Монтгомери прорвал фронт у Арроманша.
Роммеля срочно вызвали в ставку главнокомандующего Нормандским фронтом.
За соседним столиком сидит пара, с которой Рабье, кажется, знаком. Они
говорят о войне. Я опять опускаю глаза или смотрю на улицу. Я чувствую, что
мне нельзя смотреть на них, это очень опасно. Мне вдруг начинает казаться,
что здесь читают самые затаенные мысли по глазам, по взгляду, по улыбке, по
манере есть, как бы естественно вы ни старались держаться. Дама за соседним
столиком говорит, обращаясь ко мне и Рабье:
- Представляете, они заявились к нам нынче ночью. Стучали в дверь. Мы
не спросили, кто там, не зажгли свет.
Я понимаю, что ночью к этим людям приходили бойцы Сопротивления. Что
они не смогли войти, потому что дверь квартиры бронированная. Рабье
улыбается, он поворачивается ко мне и говорит совсем тихо:
- Она боится.
Он заказывает вино. Наших до сих пор еще нет. Вино все меняет. Страх
испаряется. Я спрашиваю Рабье:
- А у вас какая дверь?
- Обычная, вы же прекрасно знаете, что я не боюсь.
Впервые я заговариваю с ним о той измученной женщине, которую он держал
на руках, когда я встретила его в коридоре гестапо. Я говорю, что знаю: ее
пытали в ванной. Он смеется, как смеялся бы над наивностью ребенка. Он
говорит, что это сущий пустяк и вовсе не больно, просто неприятно, что все
это сильно преувеличено. Я смотрю на него. Он на глазах теряет свою
значительность. Он ничто. Просто агент немецкой полиции и больше ничего. Он
вдруг представляется мне персонажем глупой, как бездарное сочинение по
риторике, бурлескной трагедии, который обречен умереть такой же дурацкой,
жалкой, ненастоящей смертью. Д. сказал мне, что они попытаются убить его в
ближайшие дни. Место уже выбрано. Нужно разделаться с ним, прежде чем он
покинет Париж.
Я не могу представить себе Д. с товарищем в этом ресторане, это
немыслимо. Мне кажется, что, как только они войдут, молодые, красивые,
немецкая полиция сразу разоблачит их. Я боюсь, что они не сумеют правильно
вести себя. Им неведом тот особый страх, который в течение недель испытываю
я, встречаясь с Рабье, страх перед тем, что не сумею побороть свой страх.
Рядом со мной и Рабье они невинные дети, у них нет никакого опыта смерти.
Я говорю Рабье:
- А новости-то плохие для вас.
Он наливает мне вино, снова и снова. Он никогда не делал этого прежде,