"Александр Дюма. Паж герцога Савойского (Собрание сочинений, Том 47) " - читать интересную книгу автора

эти замечания, хоть и сильно окрашенные себялюбием, почти всегда тонки и -
странно, поскольку это кажется несовместимым, - полны здравого смысла. Этому
человеку сорок пять лет, глаза у него маленькие, острые, глубоко сидящие под
большими светлыми бровями.
Второй лежит на земле; он нашел кусок песчаника, на котором очень
удобно точить шпаги и править кинжалы, и воспользовался им, чтобы с помощью
этого камня и собственной слюны заточить зазубренное острие своей даги. Он
даже прикусил язык зубами, высунув изо рта его кончик, что свидетельствует о
полнейшем внимании и, мы бы даже сказали, о полнейшем интересе, проявляемом
им к своей работе. Однако он не настолько ею поглощен, чтобы не
прислушиваться к обсуждению. Если формулировка его устраивает - он
одобрительно кивает; если, напротив, она оскорбляет его моральное чувство
или нарушает его планы - он поднимается, подходит к писцу, тычет острием
даги в бумагу и говорит: "Простите... вы сказали?.." И дагу он убирает
только тогда, когда объяснение его полностью удовлетворяет; после этого он
обильно смачивает слюной камень и ожесточенно трет об него дагу, так
ожесточенно, что, очевидно, любимое оружие скоро приобретет свою
первоначальную остроту.
Последний (и мы прежде всего должны признать свою вину в том, что
отнесли его сначала к той части его товарищей, которая занята в эту минуту
обсуждением материальных проблем) стоит прислонившись к стене пещеры, свесив
руки и подняв глаза к небу, а точнее - к сырому и темному своду, где, как
блуждающие огоньки, играют блики смоляного факела, - итак, последний,
повторяем, кажется мечтателем и поэтом. Что он ищет сейчас? Ответ к
какой-нибудь задаче, подобной тем, которые недавно разрешили Христофор
Колумб и Галилей? Форму терцины, которыми писал Данте, или октавы, которыми
пел Тассо? Только один демон, владеющий им, мог бы нам это сказать, демон,
настолько мало интересующийся материей - ибо он, по-видимому, полностью
поглощен созерцанием вещей абстрактных, - что оставляет в лохмотьях всю
одежду достойного поэта, кроме меди, стали и железа.
Вот наброски портретов этих восьмерых; поставим под каждым имя.
Того, кто пишет, зовут Прокоп; по рождению он нормандец, по
образованию - почти юрист, свою речь он уснащает аксиомами, извлеченными из
римского права, и афоризмами, заимствованными из капитуляриев Карла
Великого. Коль скоро вы вступили с ним в письменное соглашение, готовьтесь к
процессу. Правда, если он дал слово, то слово его золото, хотя манера
держать его не всегда согласна у него с моралью, как ее понимают обычные
люди. Приведем только один пример: это был именно тот случай, что сделал его
рыцарем удачи, каковым мы его и видим. Некий знатный вельможа, придворный
Франциска I, однажды предложил ему и трем его приятелям одно дело; этот
благородный дворянин знал, что в тот самый вечер королевский казначей должен
принести из Арсенала в Лувр тысячу золотых экю; дело заключалось в том,
чтобы остановить этого казначея на углу улицы Сен-Поль, забрать у него эту
тысячу и разделить ее следующим образом: пятьсот экю знатному вельможе,
который будет ждать на Королевской площади, когда все будет сделано, и как
знатный вельможа претендует на половину суммы, а вторую половину - Прокопу и
трем его товарищам (они, таким образом, получали по сто двадцать пять экю
каждый). Обе стороны дали слово, и все было сделано согласно уговору;
однако, после того как казначея как следует обчистили, убили и бросили в
реку, трое товарищей Прокопа осмелились выдвинуть предложение бежать к