"Александр Дюма. Княгиня Монако (Собрание сочинений, Том 57) " - читать интересную книгу автора

всему, а затем использовал свои наблюдения для того, чтобы расположить к
себе людей. Он обращался с маршальшей как нельзя более внимательно и
любезно; за ней никто никогда так не ухаживал, и она полюбила гасконца едва
ли не больше собственных детей, не особенно чутких по отношению к ней.
- Как же этот милый Пюигийем изменился в лучшую сторону! Каким он стал
учтивым и обходительным! Видно, что он прошел школу маршала и прислушивается
к его советам.
Бедная моя матушка! Маршал был для нее идеалом, воплощением
совершенства и даже доброты - я никогда больше не встречала столь слепой
любви. Так или иначе, Пюигийем быстро стал ее любимцем. Она не могла без
него обходиться и не покидала дом без его сопровождения; граф подавал
матушке руку и не допускал, чтобы к ней приближался какой-нибудь конюший. Не
обходил он вниманием и г-жу де Баете; на меня же кузен едва смотрел, словно
я для него ничего не значила. Во время споров он неизменно вставал на
сторону матушки и гувернантки, выступая против моего мнения. Из привезенных
нам подарков он преподнес мне лишь очень простой и невзрачный чепчик. От
досады я отдала его в присутствии кузена своей горничной, громко заявив, что
подобный головной убор ей в самый раз.
В итоге, как граф и рассчитывал, эти бесхитростные души прониклись к
нему полным доверием; обеим дамам и в голову не приходило, что их любимец
может заинтересоваться такой пигалицей, как я, и они утратили всякую
бдительность. Я же беспрестанно думала о кузене, о чем свидетельствовали мои
вспышки гнева, и мое самолюбие чувствовало себя уязвленным из-за того, что
мной пренебрегают. За две недели мое чувство к графу разгорелось сильнее,
чем если бы он провел полгода, стоя передо мной на коленях. С гордячками
следует поступать именно так - это самый верный путь к их сердцу. Я
осунулась от раздражения, и мне все опротивело; запираясь в своей комнате, я
рыдала там часами напролет и дошла до того, что стала буквально на всех
бросаться; особенно безжалостно я обращалась с матушкой и с г-жой де Баете.
Я помыкала ими без всякой причины; такого отвратительного настроения у меня
еще никогда не было.
Подобным образом я вела себя в течение нескольких недель; как-то раз,
утром, в дивную погоду, о существовании которой и не подозревают парижане -
такая бывает лишь в наших благословенных южных кантонах, - я тайком
выскользнула из дома одна со своей крошечной собачкой Клелией и отправилась
бродить по полям, желая, чтобы меня за это как следует побранили, но прежде
всего мне хотелось, чтобы обе мои тиранки вдоволь поволновались и
посердились. Тиранки! Эти бедные добрые создания! Однако в ту пору я думала
о них именно так. В замке все еще спали; я радовалась в предвкушении того,
что проведу весь день одна и буду есть черный хлеб с сыром в крестьянских
хижинах, а меня тем временем будут искать.
Благополучно выбравшись из парка, я отыскала живописную тропу, которая
была мне хорошо известна; петляя между двумя живыми изгородями, усыпанными
цветами, она привела меня на вершину круглого холма, где сохранились
какие-то развалины. Я сотни раз бывала здесь с Пюи-гийемом и братьями, и
теперь эти места вызывали у меня множество воспоминаний; я не забыла, как
нежно тогда относился ко мне кузен, и, сравнивая его прежнее чувство с
нынешним презрением, недоумевала: "Ведь я сейчас красивее, взрослее и лучше
во всех отношениях, чем была в ту пору, почему же он не желает этого
замечать?"