"Александр Дюма. Княгиня Монако (Собрание сочинений, Том 57) " - читать интересную книгу автора

обществе моего дяди де Тулонжона, который именовал его не иначе как
ничтожный князь Бидаша.
- Однако, брат мой, - возражал маршал, - господин принц называет меня
великим князем Бидаша, и мне кажется, что...
- А мне кажется, что вы забываете об одном: о том, что господин принц
никогда не видел Бидашского княжества.
Господин де Тулонжон был очень умный человек, но его справедливо
считали самым большим скрягой во всей Франции. Дядюшку никогда не видели в
новом камзоле. У него был скверный экипаж, с его конюших спадали штаны, и он
устраивал отцу чудовищные сцены по поводу нашего образа жизни в Беарне.
- Вы разорите своих детей, и я буду вынужден их кормить, сударь, -
заявлял он, - игра, лошади, девки, мясо, что там еще? Вы не отказываете себе
ни в чем.
- Сударь, я отнюдь не мот, спросите-ка лучше мою дочь.
- Ах, сударь, я бы хотел это услышать, то было бы для меня большим
утешением. Мадемуазель де Грамон, правда ли, что маршал не бросает слугам
деньги пригоршнями?
- Это не так, сударь, - отвечала я без смущения, - отец бросает
деньги, но только когда он их роняет, и тогда его пажи и лакеи кидаются их
подбирать.
- Я в этом раскаиваюсь, мадемуазель нахалка, - сказал отец, - но я
быстро забираю деньги обратно с криком: "Пажи, на место!"
- Черт побери, значит, вы все-таки теряете деньги, господин братец?
- Увы! Временами, когда меня окружают болваны, как, например, этот
д'Андонвиль, которого я прогнал прочь, потому что его дурацкое имя приносило
мне несчастье.
Мадемуазель, расскажите, пожалуйста, как в прошлом году я отблагодарил
двадцать скрипачей, явившихся ко мне под Новый год.
- О сударь, вы сейчас согласитесь, что это одна из лучших шуток отца.
Он спокойно выслушал, стоя у окна, этих бедняг, старавшихся изо всех сил.
Когда они закончили, он спросил: "Сколько вас, господа?" - "Двадцать
человек, сударь". - "Я покорнейше благодарю вас всех". С этими словами отец
закрыл окно.
- Великолепно! С какой стати эти негодяи вздумали развлекать того, кто
их об этом не просил? - воскликнул дядюшка.
Коль скоро мы зовемся де Грамонами, на нас лежит печать незаурядности и
все мы наделены умом; в наименьшей степени это относится к Лувиньи.
Между тем время шло, и дела при дворе наладились; отец считал, что мы
слишком долго отсутствуем и в Париже его не хватает (в самом деле, он
получал письмо за письмом). В конце концов он решился уехать, бросив мою
больную матушку! Из-за нее мы не смогли уехать вместе с ним, однако он увез
с собой Лувиньи; матушка умоляла оставить ей Пюигийема. Отец, не дороживший
графом (он вообще никем и ничем не дорожил), согласился удовлетворить ее
просьбу; кузен был не прочь остаться, а я была вне себя от радости. Бидаш в
обществе лишь одной матушки казался мне гробницей. Моя сестра уже родилась
(я забыла об этом сказать), и с ней всячески носились; по-моему, маршальша
любила ее больше, чем нас, и причиной тому был кривой глаз девочки. Матушка
чувствовала себя обязанной вознаградить ее, а мне не было до нее никакого
дела - я всегда терпеть не могла детей, за исключением своих собственных.
Отец уехал, и мы остались в полном одиночестве. Мы прожили в Бидаше