"Игорь Дубов. Харон обратно не перевозит" - читать интересную книгу автора

толмач при Посольском приказе, Лонч.
Наспех поздоровавшись, рассаживались они у большого дубового стола,
сразу пустея глазами и напряженно вглядываясь внутренним взором в
высвечиваемую Мистером Томпсоном через вживленные в мозг импульсаторы
мрачную пустоту пыточного застенка.
Никто не тянул в эту большую, наполненную тревожным молчанием
светлицу. Мистер Томпсон, спрятанный в бездонных шатурских торфяниках
Контролирующий центр, в любое мгновение мог связать их друг с другом на
каком угодно расстоянии. Однако во всяком серьезном деле нельзя избежать
ситуаций, когда важнее всего на свете теплое плечо товарища, покрыто ли
оно рубахой, заковано в латы или обтянуто вакуум-скафандр. Наверное,
поэтому с самого начала заброски, каждый раз, когда приходила и
останавливалась под дверью, тряся клюкой, угроза, они собирались за этим
столом, впитывая друг от друга так необходимое им в эти минуты мужество.
Камера на колокольне Казанского собора выхватила и приблизила шедшего
по двору изломанного и иссеченного, но не помутившегося пока еще разумом
плотника Антипа, которого нетерпеливо подталкивал в спину кулаком с
зажатым в нем бердышом рыжебородый стражник. Еще совсем недавно рубил
Антип вместе с артелью новый, взамен сгоревшего, дом владельцу далекого
села Бускова, рубил - и горя не ведал. Но отправившись пять дней назад за
гвоздями в Москву, расхвастался по пьяному делу в "Наливках" о большой
своей дружбе с дьяволом да еще помянул неосторожно при этом великого
государя. В результате брел он теперь с выражением смертной тоски на лице
через двор Земского приказа, безуспешно пытаясь вытереть спутанными руками
выступающий на лбу холодный пот.
А в пыточной его уже ждали. Неторопливо усаживался за стол сам
наитайнейший боярин Федор Иванович Шереметев, почтительно лепился рядом,
оживленно блестя маленькими глазками, приказной дьяк Иван Ларионов,
скрючился и замер с ближнего к дыбе края знакомец Старика, подьячий
Гаврюшка. Все пока шло в точном соответствии с записью, но томила душу
нелепая, выкручивающая скулы тревога, и призрак неминуемой беды висел,
расправив крылья, над головой. То ли это было вызвано кровавыми сполохами
огня на мрачных, увешанных ремнями, цепями и кнутами стенах пыточной, то
ли виной всему был багряный цвет тюфяков на лавках и сукна на столе, но
неуютно и страшно было на этот раз сантерам, давила на сердце невнятная
тяжесть - потому и сошлись они сюда, надеясь обрести в друзьях поддержку и
спасение.
А между тем события разворачивались своим чередом. Привычно калил
клещи на жаровне палач, заученным движением вставлял перо в трубку писец,
зевал боярин; и вели вдоль высокой белой стены приказа Антипа.
Происходящее ничем не отличалось от того, что произошло здесь, в пыточной,
четвертого августа тысяча шестьсот тридцать восьмого года, когда не было в
этом времени ни Старика, ни Группы, а усадьбой вошел донельзя
поиздержавшийся государев кравчий Иван Поротов.
В тот раз Поротову повезло. Чувствуя, видать, что не в силах он
больше терпеть, откусил себе плотник на третьей пытке распухший от боли и
жажды язык и выплюнул его в ноги палачу. Не кравчего, понятно, спасал, а
товарищей. Знал, чем грозит каждому извет в ведовстве, а, главное, в
государевом деле. В тот раз все обошлось. Однако нынче могло обернуться и
по-другому. Как ни следил за Группой Мистер Томпсон, просчитывающий все на