"Анастасия Дубинина. Сердце трубадура " - читать интересную книгу автора

щеках. Серемонда била сильно, и теперь ясно видела на его светлой коже
отпечатки своих же пальцев, и глаза человека, на которого внезапно стали
сами собою бросаться камни, а воздух решил удушить.
- Донна...
Голос, его голос. Надо не позволять ему говорить. А то она не
выдержит.
- Не смейте меня перебивать, вассал! - вскрикнула она, как от боли,
стискивая кулачки. С превеликой радостью она ударила бы его еще раз -
отхлестала бы по щекам или даже двинула кулаком между глаз - но не могла.
Не могла.
- Как вы можете... Как можете вообще сметь оправдываться?.. После
того, как... после того, как с моей сестрой...
...Похоже, Серемонда раздвоилась. И та, вторая, та, тайная тень, вовсе
не хотела его изгонять. Напротив же, изо всех сил выглядывая из зрачков
первой, ненавидящей, страстно просила его оправдаться. Как угодно,
пожалуйста, ну хоть как-нибудь...
Гийом же медленно начинал что-то понимать. Глаза его слегка
прояснились, губ коснулось что-то вроде улыбки просветления, как у великого
богослова, нашедшего вернейшее толкование спорного сюжета Писания; он даже,
как в лучшие времена, готов был хлопнуть себя по затылку и вскричать: "Ха!"
Но он не успел этого сделать: проговорив все же до конца страшные слова "с
моей сестрой вероломно предавались утехам любви", Серемонда наконец
расплакалась. Прижимая к глазам ладонь и беспомощно мотая головой, она, как
тяжелобольная, прошла несколько шагов до скамьи у окошка, упала на нее -
сплошная груда синего шелка и горького горя - и зашлась рыданиями.
Гийом мгновенно оказался перед ней на коленях. Свою обиду он забыл
стремительно, как всегда забывал, и теперь только целовал ее руки, и
складки платья, и горестно сжатые колени, а она беспомощно отнимала у него
ладони, один раз не удержалась и погладила его по все еще горевшей от
оплеухи щеке, отмахивалась и пыталась что-то сказать. Наконец получилось
успокоиться хоть как-то, отнять от лица мокрый и мятый платок; как ни жаль,
очень трудно рыдать возвышенно и благородно, покуда у человека есть нос.
Нос создан Господом, должно быть, именно как средство против гордыни; по
крайней мере, когда вы бурно рыдаете, а потом хотите сказать что-нибудь
очень холодное и гордое, нос не дает вам этого сделать, переполняясь влагой
и отвратительно хлюпая. Итак, Серемонда шмыгала носом и не хотела подымать
лица, понимая, какое оно красное и заплаканное. Гийом сделал это сам -
отвел в сторону пелену темных волос, взял ее лицо в чашу ладоней, держа под
мокрый, соленый подбородок, и долго целовал в грустные брови, в переносицу,
в сразу покорно закрывшиеся дрожащие глаза... Наконец она смогла
выговорить, не опасаясь, что голос опять прервется:
- Гийом... Так это все... неправда?..
- Конечно же, - просто сказал он, будто дивясь, как в том вообще можно
было усомниться; - мы просто притворились, чтобы беды не вышло, я только
что хотел вам рассказать... Я расскажу. Сейчас.
- Нет, не надо вообще, - она вся передернулась. - Не желаю этого
слышать... никогда. Впрочем... лучше расскажите. Нет... поклянитесь
сначала.
- В чем, моя донна?..
В том, что вы с Агнессой не любовники, хотела она сказать и не смогла.