"Анастасия Дубинина. Сердце трубадура " - читать интересную книгу автора

башмак. Один отыскался легко, а вот второй...
- Я думаю... Нужно пойти признаться. Прямо сейчас.
- Раймон тебя убьет.
- Он - мой сеньор. Пусть убьет.
- Или... бросит в тюрьму за измену. Или...
- Я... не могу ему врать. И предательствовать... то есть предавать.
Тоже не могу.
Серемонда часто задышала. Она села в постели, глаза ее, агатовые
глаза, были совсем черными. Одеяло упало, открывая безо всякого стеснения
сияющую грудь с темными, чуть сморщенными от холода цветками сосков. Глаза
Гийома, обретшего наконец свой второй башмак и поднимающегося с пола,
скользнули по ее грудям, меж которыми поблескивал, попав в струю желтого
света, нательный маленький крест. Это был не похотливый взгляд... нет,
скорее отчаянный.
- Донна... Я... кажется, я должен. Простите.
- Может, тебе и все равно, если тебя убьют... Но ты его не знаешь.
- Знаю.
- Нет.
- Знаю!
- Нет!.. Он убьет и меня!.. Или сделает еще похуже что-нибудь!.. Ты
его не знаешь!.. Он... он не любит меня, совсем, никак, но считает своей,
как... как этот замок или своего коня!.. Если он поймет, что кто-то
посягнул на его имущество, он... никого не пощадит. Даже если у него
забрали что-то... совсем ненужное.
Гийом молчал. Щеки его горели. Он стоял с остроносым башмаком в руке,
и руки его свисали, как плети. Впервые в жизни он попал в положение, в
котором что ни сделаешь - все к худшему. Впервые в жизни он не видел эту
четкую границу, отделяющую человека - от дерьма.
- Может... все-таки не убьет?..
Ничего глупее спросить было нельзя. Серемонда устало откинулась на
подушку, опустила веки. Сказала тихо, как-то безнадежно и беззащитно:
- Ну, ступайте... Мой рыцарь. Делайте, как сочтете нужным.

Гийом швырнул дурацкий красный башмак о стену. По дороге до постели
содрал и бросил о дверь второй. Рубашку стащил через голову, уже плюхаясь
на колени возле кровати, и ткнулся лохматой светлой головой в бок своей
возлюбленной, на мгновение возвращаясь в детство, в те ночи, когда он
приходил к матушке, уже больной, уже обреченной, ища у нее утешения - и с
острой, отчетливой болью понимая, что ее саму надобно утешать...
...Она гладила, перебирала пальцами - Бог мой, какие мягкие - его
волосы. Она сказала только одну фразу - выговорила с трудом, боясь
открываться так сильно, но понимая, что зашла уже слишком далеко. Теперь из
"все" и "ничего" осталось только "все".
- Кроме того, Гийом... Мой Гийом. Разве то, что случилось между
нами... заслуживает имя греха?..
- А разве... нет?..
(Бу-бу-бу, в одеяло. Теперь она гладила его уже по плечам, дивясь,
какая у него тонкая, приятная на ощупь кожа - это редкость для мужчины,
даже для совсем, совсем юного...)
- По-моему... Это была радость Господня. Я... (ну же, говори, раз