"Антон Дубинин. Катарское сокровище" - читать интересную книгу автора

вслушивались. Только лопата и заступ в такт яростным кратким словам
по-прежнему ударялись о каменистую землю. Тупой деревянный звук повторился -
туп! - и словно послужил сигналом. Брат Гальярд разогнулся с лопатой в
руках, только когда ему в бок ударил словно бы тяжелый кулак. Он понял, что
это такое, не сразу - а мгновеньем позже, когда увидел пятно грязи, гнусной
розой расцветшее на Рожеровом скапулире.
Высокий враг в воротах, в котором Гальярд наконец узнал молодого
консула, поднимал для следующего удара уже не ком земли, а увесистый камень.
- Убирайтесь, псы. Последний раз по-хорошему говорю, трупожоры!

Торжество, торжество, ослепительный миг, когда все уже началось и можно
не бояться. Первый удар был нанесен, начало положено, ореол
неприкосновенности, хотя и плохонький, но все же окружавший братьев до этого
мига, порвался в клочья. Брат Гальярд еще договаривал какую-то важную и
отважную фразу о долге перед святой Церковью, о готовности и бесстрашии - а
на них уже накинулись все подряд. Сперва еще на расстоянии, бросая камни и
грязь - а через пару мгновений и вовсе рядом, в пределах ограды, и чья-то
длинная палка с хрустом врезалась Гальярду под колено, и он, не удержавшись,
свалился на какой-то могильный крест, вызывая у нападавших бурю совершенно
сатанинского хохота.
Но что за радость: ему больше не было страшно. Плотский ужас смерти и
боли, духовный страх унижения и проигрыша - все это осталось по ту сторону,
а по эту была только сама тупая боль, которую надо просто выдержать, и
огромная, как небо, сияющая надежда. Только я и Господь мой, вот как это
бывает, сладостно подумал брат Гальярд, прикрываясь локтем от нового удара.
Однако же что-то острое - камень? - все равно ввинтилось ему в лицо, и еще
раз, в переносицу, с оглушительным хрустом - будто дерево сломалось или небо
обвалилось, о, нет, это кость, это мой нос, Боже мой, в руки Твои предаю дух
мой... Есть же какой-то предел, неужели это не он, и может быть еще
больнее... И на пределе, давясь собственным хрипом и цепляясь руками за
что-то ускользающее и вертящееся, брат Гальярд услыхал невыносимо прекрасный
голос - ангела? - поющего "Salve Regina".

Брат Рожер, преследуемый орущей толпой и почти что несомый на ее крылах
прочь за кладбищенскую ограду, волочил за собой обмякшего собрата и пел
"Сальве" - наверное, этот прекрасный гимн даже в Авиньонете не исполнялся
таким диким образом, прерываемый звуками ударов. Певец всхрипывал, но петь
не переставал, и его безумная решимость умереть, как ни странно, проторила
ему дорогу через Красное море врагов: его толкали, пинали, бросали камнями в
спину, но ни разу не ударили спереди. Зачинщик избиения, племянник
осужденного на посмертное сожжение, похоже, сам не рад был завязавшейся
буче, однако остановить ее уже не мог. К счастью, церковь была неподалеку;
избитые и задыхающиеся монахи едва ли не ползком добрались до ее дверей.
Гальярд с рассеченной щекой, подволакивая ногу, и Рожер, дышавший со
свистом, с красными ссадинами сквозь дыры изорванного хабита - последним
рывком они добросили собственные тела до алтаря и уцепились за него, как за
борт спасительной барки. Брат Рожер снова запел - на этот раз девяностый
псалом; Гальярд петь не мог, голова раскалывалась, кровь лилась из рваной
щеки и заливала скапулир и непокрытый каменный алтарь. Он ткнулся в холодный
камень здоровой щекой, барка Петрова, барка Церковь, вывези меня - и