"Антон Дубинин. Катарское сокровище" - читать интересную книгу автора

греховности. Три труда более всего требуют молитвы, так как ставят человека
на самый край адской пропасти, давая ему право судить других людей: труд
короля, судьи и инквизитора. Брат Гальярд на минуту прикрыл глаза, кратко
молясь Тому, Кого совсем недавно он принял в себя под видом хрупкой гостии -
моля Сына Божьего действовать теперь изнутри его тела, через уста, через
глаза и руки, сделать их Своими и использовать так, как надобно... И еще
молил о помощнике. Потому что для верного видения предмета нужно два глаза,
а для верного суждения - все-таки по меньшей мере две головы.

Прикрыв глаза под мягкое журчание голоса своего напарника, брат Гальярд
вдруг на пару ударов сердца провалился в темный сон. Вздрогнув, поднял
веки - нет, прошло всего ничего, брат Франсуа даже не закончил речи; но в
глазах еще стояли лица людей - лица с прошлых его процессов. Правые и
виноватые. Всех имен не запомнишь, имена хранят реестры. А лица - пока еще
хранит память. Закоренелые еретики и хитрые доносчики, желающие спасти свою
шкуру, подставляя друг друга под розги. Бедные запуганные католики, и
католики не запуганные и не бедные, и просто дураки, и чересчур умные
лгуны... Все людские грехи в "неделю милосердия" выходят на свет так ярко,
как проступает кровь на белой одежде. Здесь и зависть, и алчность, и гнев об
руку с трусостью, и гордыня ереси - воистину старшая и чернейшая из дочерей
гордыни дьявольской. Без брата Рожера, а потом без брата Ренаута, без
настоящих помощников, Гальярд бы никогда не выдержал, под конец совсем
разучился бы отличать правду ото лжи, заболел бы мизантропией, а то и просто
спятил. Мгновенно вернулось ощущение вселенской усталости: на третьи сутки
почти без сна ему, помнится, казалось, что он выслушивает бесконечную
исповедь одного и того же грешника, все возвращающегося, не изгоняемого, на
разные голоса говорящего снова и снова об одном... Будучи молодым монахом -
да, как раз ровесником брата Аймера - Гальярд страстно желал приказа,
который бросил бы его в самое сердце битвы со злом. Со злом, имя которому -
ересь, искажение веры, оскорбление Бога и смерть человекам. Зло воображалось
ему подобным древнему змею с витражей, которого разит своим копьем
молниеликий Михаил. Да, чудовище многоглаво и безжалостно; да, силы его
превосходят любые человеческие - но если стоять против него без устали и без
страха, Господь может снизойти хотя бы к тому, что боец сделал все
возможное...
Теперь же зло казалось ему бесформенным, как сабартесский туман,
сходящий ниоткуда или даже испаряемый самой землей; разить туман копьем по
меньшей мере бесполезно... Брат Гальярд, желавший в гордыне своей сражаться
с древним змеем, был поставлен Господом на нескончаемую работу - давить тьмы
тем белесых полупрозрачных вшей. Змей рассыпался на миллионы блох, а в
процессе давки они еще норовили заразить собой одежду и волосы самого
давителя. Неразличимый дьявол, первородный грех.
И ведь самое-то поучительное, что никак не скажешь Господу - мол, этого
места я у Тебя не просил. Просил, и еще как, особенно после смерти отца
Гильема Арнаута - ночи простаивал на молитве, желая занять в рядах место
своего наставника, погибшего рыцаря веры; пожинай, брат, плоды собственных
молитв. А теперь оказывается, учение Божие похоже на наставление новициев:
сперва научись послушанию, а потом уж все остальное. Вот есть на свете два
человека, два Божьих слуги: один из них много бы дал, чтобы лишиться работы
инквизитора, выматывающей его тело и душу - однако никто его от должности