"Антон Дубинин. Катарское сокровище" - читать интересную книгу автора

юная женщина с лицом настолько перепуганным, будто вот-вот расплачется... И
еще пара лиц, особенно запомнившихся - стоявшие рядом в проходе, близко к
амвону, мужчина и юноша, должно быть, родня. Мужчина с удивительно
квадратным из-за широких скул лицом, не то с короткой бородой, не то с
длинной щетиной; и из черной щетинистой поросли то и дело сверкала
ослепительная белозубая улыбка. Будто ему не проповедь о покаянии читали, а
веселые пикардийские байки рассказывали. Рядом с ним, таким широкоплечим,
юноша казался тонким, как тростинка; совсем молоденький, лет пятнадцати, не
больше, со спутанными русыми волосами, падавшими на глаза, так что ему
приходилось то и дело встряхивать головой. И когда глаза его выглядывали
из-под русых зарослей, брата Гальярда всякий раз поражало их отчаянное
выражение. Не то страх. Не то просто голод. Не то - на самом деле круглые
тени глазниц делали его лицо таким смятенным. Однако даже когда брат Гальярд
смотрел совсем в другую сторону, стараясь охватить всю свою паству, он
чувствовал на себе горячий взгляд юноши. Этот парень придет к нам одним из
первых, думал Гальярд, стараясь не смущать его собственным прямым взглядом.
Придет непременно. Вот только с чем он придет - пока сказать нельзя...
Тревожило отсутствие отца Джулиана. Конечно, ключи от церкви он им
отдал вчера - но все-таки предполагалось, что он и сам явится на всеобщее
собрание, чтобы поучаствовать в богослужении. Не застав несчастного пастыря
в церкви, брат Франсуа покачал головой и отпустил пару едких выражений, но
посылать за ним было некогда, народ уже ждал, собравшись и заняв места на
скамьях задолго до прихода страшного нового "начальства", да и думалось
брату Гальярду, что кюре попросту проспал и объявится где-нибудь к концу
проповеди. Однако же... Можно было бы предположить, что кюре обижен и не
желает смотреть, как в его храме распоряжаются чужие священники. Можно бы
еще подумать, что он забыл спьяну о вчерашней договоренности... Многое можно
бы подумать, но брат Гальярд отчего-то беспокоился.
Брат Франсуа до начала мессы попросил дать и ему произнести несколько
слов с амвона. Брат Гальярд согласился - хотя главным инквизитором Тулузена
назначили на этот раз его, он понимал, что работают они на самом деле в паре
и почти что равны в правах и обязанностях. Закончив словами о неделе
милосердия, сказав все должное - о полной секретности, обещанной Церковью
информаторам, о том, что чистосердечно принесенное покаяние полностью
уничтожает вину, о том, что ни одна земная епитимия не может сравниться по
тяжести с малейшей мукой Чистилища, не говоря уж об аде - он сошел наконец с
амвона и присел рядом с Аймером у двери ризницы, наслаждаясь последними на
этот день минутами покоя. Он сказал то, что должен был сказать, и отлично
знал, чтС именно услышали люди. Люди, смотревшие на него кто мрачно, кто -
испуганно, кто - с открытой ненавистью: брат Гальярд несказанно удивился бы,
узнай он наверняка, что хотя бы десяток собравшихся в этой церкви слушал его
с благочестивым удовольствием. "Приходите, доносите друг на друга, тогда,
быть может, себя и оправдаете" - вот что они слышали, и готовились кто
каменно молчать, кто врать, кто - выливать на инквизиторов бочки словесных
помоев, и в этих помоях Гальярду сотоварищи предстояло копаться не менее
двух недель, стараясь выловить среди отбросов хоть что-нибудь пригодное для
еды. Брат Гальярд знал, что вот-вот начнется пахота. Тяжелейшая работа из
выпадавших на его долю, оставляющая тело - измученным, недоспавшим и
разбитым; разум - раздутым и грязным, как грязна и раздута вскрытая
половодьем река; а душу - изгрызенной постоянным ощущением собственной