"Диана Дуэйн. Рука, кормящая тебя" - читать интересную книгу автора

один карман положил руку, в другой - мандрагору. Взяв левой рукой книгу,
раскрытую на нужной странице, правой достал нож.
Это был лучший, любимый нож Мриги. Сегодня днем Харран усадил ее с ним
за точильный круг и некоторое время не беспокоил. Острие ножа поймало
тусклый свет фонаря и сверкнуло жизнью, словно глаз. Харран отсалютовал им
четырем сторонам света, Хранителям вверху и внизу, обратился лицом на север
и начал произносить первые строки заклинания.
Сопротивление последовало незамедлительно: слова с трудом вылетали из
горла, язык стал свинцовым. Но он продолжал говорить, все медленнее и
медленнее - остановка во время чтения заклятья была не менее опасна для
жизни, чем ложь. Ветер на улице усилился до злобного крика, заглушая
Харрана. Произнеся одно слово, он, сделав несколько хриплых вздохов, начинал
выдавливать следующее. Харран никогда и подумать не мог, что всего несколько
предложений в пятьдесят слов окажутся такими длинными. Но дело обстояло
именно так. Осталось десять слов, каждое из которых было длиннее целой
молитвы и тяжелее камня. На пятом от конца Харран запнулся, и ветер на улице
взревел торжествующим безумным воплем. В пароксизме страха Харран,
задыхаясь, быстро произнес два слова подряд. Затем предпоследнее, очень
медленно, будто на него, как на атланта, давило небо. Наконец последнее,
вместе с которым жизнь словно покинула его, и он рухнул на пол.
Тотчас же возник свет, сверкнувший в высоких узких окнах храма так, что
показалось, будто разверзлось небо; грохнул гром - один оглушительный
раскат, откликнувшийся эхом среди крыш Санктуария, - разбив уцелевшие стекла
в окнах храма и вытряхнув из рам осколки уже разбитых, полив звенящим
бритвенно-острым дождем мраморный пол. Все стихло. Харран лежал ничком,
ощущая во рту привкус мрамора, битума и крови, вдыхая запах озона, слушая
последние капли стеклянного дождя.
Кажется, получается...
Поднявшись на колени, жрец трясущимися руками пошарил вокруг, нашел
выроненный нож и достал из кармана кости руки. Он положил их в самую
середину чертежа, ладонью вверх. Вытянутые указательный и средний пальцы
указывали на север, оттопыренный большой - на восток, остальные прижаты к
ладони. Харран начал вторую часть заклинания.
По мере того как он читал - медленно, тщательно заботясь о
произношении, - у него росло ощущение, что за ним наблюдают. Сначала, хоть
он и не мог ничего разглядеть, ему казалось, что на него уставилась пара
глаз, глаз любопытных, слегка сердитых, немного голодных, чего-то ждущих.
Потом их стало больше. По мере того как все громче звучали слова
Харрана, заглушая завывания ветра, глаза становились все многочисленнее.
Не то чтобы он видел их, голодную толпу, враждебную, увеличивающуюся с
каждым мгновением, ждущую, следящую за ним. Он закончил, и, когда тишина
стала настолько полной, что начала давить на него, появились звуки: слабый
шорох, поскрипывание, шелест, бормотание на пороге слышимости - звуки,
похожие на шум крыльев и писк летучих мышей - тысяч, миллионов летучих
мышей, повисших вниз головами, - тварей, жаждущих крови.
Эти звуки, вместо того чтобы еще больше напугать Харрана, несколько
ободрили его, ибо сказали, кто следит за ним. Колдовство действительно
начинало действовать. Харрана окружили тени безымянных мертвецов, умерших
так давно, что были действительно потерянными. О жизни они помнили лишь то,
что чувствует еще не осознающий себя новорожденный: тепло, свет, биение