"Дафна Дю Морье. Стеклодувы" - читать интересную книгу автора

лесов Ла-Пьера, и Вибрейе. Это было огромное имение, принадлежавшее одной
вдове, мадам ле Гра де Люар. Здесь маркиз де Шербон сделал временным
управляющим моего дядю Мишеля Бюссона, который женился на племяннице дядюшки
Демере, однако дядя Мишель - отличный гравировщик по хрусталю - оказался
никудышным администратором, и завод в Ла-Пьере начал хиреть и приносить
сплошные убытки.
Примерно в это время, где-то между рождением моих братьев Пьера, в
тысяча семьсот пятьдесят втором году, и Мишеля, в пятьдесят шестом, маркиза
де Шербон умерла родами к великому горю моей матери. Маркиз вскоре снова
женился - чего она никогда не могла ему простить, хотя неизменно сохраняла
почтительное к нему отношение, - взяв жену из соседнего с Кудресье прихода.
Земли его нового тестя соседствовали с обширными угодьями, принадлежавшими
мадам ле Гра де Люар в Ла-Пьере, и маркизу, естественно, не хотелось
мириться с тем, что тамошний завод работает в убыток. После длительных
многомесячных переговоров между всеми заинтересованными лицами мой отец
отважился на решительный и рискованный шаг. Взяв в качестве партнеров
дядюшку Домере и одного парижского купца Элюа де Риша, он откупил аренду у
маркиза де Шербона и стал, таким образом, самостоятельным арендатором мадам
ле Гра де Люар, которая, к счастью для моих родителей - семья у них
разрасталась - не собиралась жить в имении, унаследованном после покойного
мужа.
Арендный договор, который входил в силу в День Всех Святых тысяча
семьсот шестидесятого года, давал моим родителям право эксплуатировать в
течение девяти лет стекловарню, расположенную на территории поместья,
включая все относящиеся к ней службы, а также рубить и жечь лес, потребный
для производства, и использовать для жилья шато. За все это они повинны были
уплатить восемьсот восемьдесят ливров и, в добавление к этому, поставить
мадам ле Гра де Люар восемь дюжин стаканов, рюмок и бокалов для ее стола.
Мой дядя Демере не собирался расставаться с Брюлонери, мсье Элюа де Риш жил
в Париже, и таким образом мои родители получили в свое распоряжение шато -
огромный дом в Ла-Пьере. Какая перемена после фермы в Ле Морье и домика
мастера в Брюлонери!
Мне кажется, что тень покойной маркизы де Шербон все еще витала над
моей матерью, когда она поднималась в качестве хозяйки по широкой лестнице и
стала открывать одну за другой огромные, расположенные анфиладой, комнаты,
которыми могла теперь распоряжаться по собственному усмотрению. Для себя и
моего отца она выбрала просторную спальню, которая выходила окнами в парк,
переходящий в бескрайний лес. Она знала, что здесь будут расти ее дети,
которые смогут свободно бегать и играть, где им заблагорассудится, так же
как это делали дети живших здесь прежде сеньоров. У них будет даже больше
свободы, ибо здесь не увидишь больше ни напудренных камердинеров, ни лакеев,
ни поваров, которые могли бы им что-нибудь запретить, ведь за порядком будут
следить только она сама да две-три женщины, жены работников стекловарни,
которых она решила нанять себе в помощь. Половина комнат в шато оставалась
нежилыми, мебель там была покрыта чехлами, но в них далеко не всегда было
тихо, так как мои братья бегали и кричали по всему дому, гоняясь друг за
другом по горомным комнатам, уставленным мебелью, аукались в коридорах и
даже залезали на чердак под массивной крышей.
Для Робера, в то время уже десятилетнего мальчугана, Ла-Пьер был не
только воплощением всех его мечтаний, но даже превзошел их. Он не только жил