"Дафна Дю Морье. Стеклодувы" - читать интересную книгу автора

или хозяйственных дел, она отправлялась в шато, взяв с собой моего брата, и
обе молодые женщины - моя мать и маркиза - вместе читали, пели или играли, в
то время как Робер ползал по ковру у их ног, а потом делал свои первые
неверные шаги, ковыляя от одной к другой.
Мне всегда представлялось важным то обстоятельство, что первыми
воспоминаниями Робера - он любил о них рассказывать - были не дом на ферме
Ле Морье, не мычание скотины, квохтанье кур или какие-нибудь другие звуки
сельской жизни, и даже не рев пламени стекловаренной печи, но всегда только
громадный салон, как он называл эту комнату, весь в зеркалах, с обтянутой
атласом мебелью, с клавикордами, стоящими в уголке, и изящная дама - не
матушка, - которая брала его на руки и целовала, а потом кормила сахарным
печеньем.
Ты не можешь себе представить, говорил он мне, как живы до сих пор эти
воспоминания. Как восхитительно было сидеть на коленях у этой дамы, трогать
ее платье, вдыхать запах ее духов, а потом она, бывало, спустит меня с колен
и хлопает в ладоши, пока я ковыляю с одного конца огромной - так мне
казалось - комнаты до другого. Высокие стеклянные двери выходили на террасу,
а от террасы во все стороны шли тропинки, ведущие неведомо куда. У меня было
такое чувство, что все это - шато, парк, клавикорды и эта прекрасная дама -
мое.
Если бы только матушка знала, какое зерно желания она заронила в душу,
во все существо моего брата, которое выросло впоследствии в folie de
grandeur*, едва не разбило сердце моего отца и, конечно же, способствовало
его ранней кончине, она не стала бы так часто брать Робера в шато, где его
ласкала и кормила сластями маркиза. Она оставляла бы его на дворе фермы Ле
Морье, и он играл бы там с курами и поросятами.
Моя мать была виновата. Но могла ли она в то время предвидеть, что ее
баловство окажет столь губительное влияние на ее первенца, которого она так
безумно любила? Что могло быть естественнее, чем воспользоваться
гостеприимством доброй и милостивой дамы, маркизы де Шербон?
Надо сказать, что матушка ценила дружбу маркизы не только ради
удовольствия, которое доставляло ей ее общество, но и потому, что это давало
ей возможность замолвить при случае словечко за моего отца, рассказать о его
честолюбивых устремлениях; как он надеялся занять со временем такое же
положение, какое занимал мсье Броссар, который, разумеется, был крестным
отцом Робера, то есть стать управляющим самого лучшего во всей Франции
стекольного завода, а то и нескольких сразу.
Мы понимаем, что на это потребуется время, говорила матушка маркизе, но
ведь уже и сейчас, с тех пор, как Матюрен стал управляющим в Шериньи,
количество товара, который мы поставляем в Париж, увеличилось вдвое, и нам
пришлось нанять еще работников, а сам наш завод удостоился упоминания в
"Almanach des Marchands"*.
Матушка не хвасталась. Это была чистая правда. Стекольный завод в
Шериньи зарекомендовал себя как самая значительная из "малых мануфактур",
как их тогда называли в нашем ремесле, специализирующихся на производстве
стеклянной столовой посуды, а также бокалов и графинов для вина.
Маркиз де Шербон и мсье Броссар, объединив усилия, занялись устройством
все новых стекольных мануфактур не только в Брюлонери, где управляющим был
мой дядюшка Демере совместно с моим отцом, который работал одновременно и
там, и в Шериньи, но и в Ла-Пьере, Кудресье, расположенном в самом сердце